Удача гения. От обслуги до пророка: как изобрели высокое искусство - Мария Санти

откровенная заумность кураторских текстов кажется вам непонятной, вспомните викторианскую эпоху, когда правила этикета максимально усложнялись, «чтобы до смерти напугать любую неискушенную девушку с амбициозными социальными устремлениями из богатой, но не знатной семьи»[107].

Музеи на распутье

В музее каждая вещь обретает иное значение, не такое как в жизни. Это касается и старых произведений, и современных. Многое в восприятии произведения искусства зависит от того, где оно находится, чем окружено, с чем мы его сравниваем. В советские времена антиквариат мог пылиться, выбрасываться, не цениться вовсе. Сегодня каждая фарфоровая статуэтка имеет такое же внимание к себе, как театральная примадонна на сцене – у нее есть свое пространство, подсветка, бирка, забота историков и реставраторов.

Все старое и известное воспринимается как уютное и безопасное. А новое как небезопасное, даже если оно придумано с той же изобретательностью. Вы можете мысленно поставить любое произведение XIX века на постамент, сделав его единственным экспонатом в зале, но вокруг него по-прежнему будет музейное пространство, которое у любого человека, кроме туземца или ребенка-маугли, ассоциируется с вековыми традициями почитания.

Некоторые из музейных экспонатов становятся звездами. Когда мы говорим о том, что хиты популярны в силу внеэстетических факторов, это не значит, что «на самом деле» они плохие, это значит, что менее известные работы того же уровня не хуже.

Еще в прошлом веке считалось, что в портрете есть «психологическое», а в абстрактной живописи – чистая форма. Сегодня, «отвисевшись» в музеях, беспредметная живопись традиционна. «Человеческого», личного, медитативного в ней видят больше, чем в академичных портретах, где каждый соответствует своей социальной роли. Потому что вещь не существует сама по себе, а только в контексте других предметов, идей, институций. У образованного зрителя эта «рама внутри» побогаче.

Глядя на стремительный взлет цен на полотна импрессионистов и на туристическую привлекательность шедевров архитектуры, современные правительства могут ставить перед музеями задачу собрать современных гениев. Харизма Рубенса исчезла, письма современников сохранили только воспоминания о ней. Ни он сам, ни его влиятельные друзья больше не могут пригласить директора музея на ужин. Однако в случае с живыми художниками все внеэстетические факторы действуют. Условия, в которых совершается отбор произведений старых мастеров и современных художников, неравнозначны.

Увидим ли мы гениев, равных титанам прошлого?

Во-первых, мы среди них живем. А во-вторых, следует разделять произведение и раму. У мертвого гения есть его недосягаемость, признание ушедших поколений. Такого контекста не будет ни у одного живого художника. Галеристов, которые приходят в музеи, чаще всего интересует не видение художников прошлого, а некритичное отношение аудитории к шедеврам и их популярность. То же можно сказать и о брендах, которые используют картины в своих рекламных кампаниях.

Если вам в голову приходила мысль «раз все это обсуждают, значит что-то в этом есть», вы легко поймете, почему галеристы выискивают и рекламируют сложности характеров своих подопечных. Исследователь Дональд Томпсон рассказывает про сотрудницу галереи «Мальборо», которая спасала картины Френсиса Бекона от самоуничтожения, возила в прачечную его белье, оплачивала счета и налоги, а главное, выкупала художника «у тех, кому он проиграл деньги (а один из таких кредиторов угрожал отрезать ему руки), и даже утешала брошенных им любовников»[108].

Действительно трудно создать объект внимания из того, что людей не интересует. Однако если обсуждают мазохизм художника и его девиантное поведение, это не значит, что нечто любопытное есть и в его живописи. Но люди, отдыхая в Интернете, с большей вероятностью клюнут на жареный факт, добавив, таким образом, популярности произведениям художника.

Восход каждой звезды современного искусства следует изучать отдельно, принимая во внимание действия заинтересованных сторон и фактор случайности. Иногда только после того как художник становится знаменитым, в его работах начинают настойчиво искать что-то особенное.

Можно думать о популярности как о покорении Эвереста, победе. Однако в жизни все не так драматично. Когда существует сегмент спроса, что-то в нем обязательно будет популярным.

Не исключено, что сегодня перед некоторыми произведениями сами музейщики впадают в ступор. Но у крупных музеев есть бюджет на закупку работ современных художников, и он должен быть освоен.

Как вообще понимать современное искусство?

Просто будь собой. Нет, не так.

Общество

Мысль, что «все можно постичь интуитивно», – болезнь нашего времени. К счастью, ею не страдают хирурги. Сначала знание, практика, а только потом понимание и никак не наоборот.

Наше понимание в каждый из моментов в первую очередь опосредованно количеством произведений, которые мы знаем. То есть нужно проявить интерес, уделить время осмотру. Замените «я ничего не понимаю в современном искусстве» на «это первое произведение такого рода, которое я вижу, я пока не выбрал, с чем его сравнить». И да, даже в этом случае у вас может быть собственное мнение.

Считается, что нужно выбирать сердцем, выбирать то, что нравится, не следовать за мнением большинства. Но многим одобрение окружающих жизненно необходимо. Говорить, что люди болезненно реагируют на новое, потому что не доросли – это даже не снобизм, это инфантилизм. Люди вполне могут быть к этому новому безразличны. Не покупайтесь, услышав, что вы глупый или недостаточно продвинутый человек, если не приветствуете современное искусство. Люди, которые так говорят, скажем аккуратно, имеют иллюзии по поводу своей воспитанности.

В прежние века элитизм был естественен: элиты одевались, двигались и ели иначе, чем 95 % населения. Элитизм выражался, в частности, в иерархии жанров, их делении на высокие и низкие. Важно не то, что у кого-то чего-то в количественном отношении было больше, а то, что считалось, что у этого кого-то другая природа, лучше, чем у остальных. «Не от мира сего» – это красивая метафора, но если воспринимать ее буквально – элитизм.

Основа элитизма отнюдь не в утонченности манер, а в монополии на насилие. Люди внушаемы, однако никто пока не умеет гарантированно склонять человека к своей точке зрения, не угрожая ему при этом кистенем. С кистенем-то каждый может.

С развитием горизонтальных связей и общего образования, то почтение, которое раньше люди естественным образом проявляли ко всему, что связано с правящим классом, заменяется богатой палитрой реакций: безразличие, исследовательский интерес, симпатия, презрение. Институты с вековой репутацией, заигрывающие с современным искусством, сталкиваются с тем, что посетители перенимают правила игры эпатирующих деятелей, а именно, кусают бананы за 120 000 долларов, вешают свои фотографии в музеях, прощупывая новые границы дозволенного. Они относятся к идиотским выходкам художников без ожидаемого пиетета, потому что больше не верят в элитизм. Сегодня нельзя сказать «этому человеку можно лаять в музее, потому что он художник, а тебе нет».