Великая княгиня Рязанская - Ирина Красногорская

– Как ты занемогла, он тут же примчался. И распутица не остановила. Как не утонул, через Оку переправляясь, одному Богу известно. Да что же это я? – спохватилась Мария Ярославна. – Девки, бегите, скажите князьям – очнулась. Очнулась! – И Мария Ярославна опять принялась целовать Анну. У толпящихся в бездействии женщин приступ радости уже кончился, они заскучали, и кто-то предложил:

– Может, дитятко принести, великая княгиня?

– Несите, несите! – радостно откликнулась Мария Ярославна, Анна промолчала, хотя спросили скорее её, – ребёнок был ей совершенно безразличен, но его уже несли.

– Вот мы какие баские! Вот какие богатыри! Ручки-ножки на месте, и всё остальное в полном порядке.

«И чего ликуют?» – Анна не представляла, что может быть как-то иначе, – совсем забыла о шестипалых, волчеподобных младенцах.

Мария Ярославна бережно и гордо приняла младенца и положила перед Анной. Он был мордастенький, шафраново-жёлтый, с закрытыми глазами в щёточках белесых ресниц и, как рыба, кругло открывал жадный ротик. Анна смотрела на него с неприязненным изумлением.

– Да сыночек это, сыночек, – перехватив её взгляд, поспешила утешить Мария Ярославна. – Вот и кормилица его, мамка. – Она подтолкнула к Анне грудастую нарядную молодку в богатом кокошнике.

– А моя мамка где? – встревожилась Анна.

Женщины молчали, потупив глаза. Мария Ярославна развязывала свивальник.

– А Марья? – Анна почувствовала недоброе.

– Прихворнули, прихворнули. С кем не бывает, – Мария Ярославна перестала возиться со свивальником и вдруг сгребла младенца и передала няньке. – Ступайте все – княгине покой нужен.

Женщины поспешно, с явным облегчением покинули опочивальню. После их ухода Анна продолжала допытываться, где мамка, Марья, Юрий.

– Да все живы-здоровы, – уверяла Мария Ярославна, – то есть здоровы не все, но поправятся. Вот встанешь на ноги… А Юрий с Василием вон в окно заглядывают – с дерева.

Князья, как мальчишки, оседлали берёзу и пытались дотянуться до подоконника.

– Сорвётесь! – испугалась Анна. – Слезайте немедленно.

Князья исчезли.

– Как дети малые! – возмущалась Мария Ярославна, но было видно, что ребяческая выходка князей её развеселила, правда, она тут же обеспокоилась, что кто-нибудь из хитников задумает проникнуть так в терем, а потому следует берёзу срубить. И она покинула опочивальню, чтобы немедленно отдать приказ.

В тот же день ребёнка ещё раз принесли Анне, и мать велела ей приложить его к груди. Молока не было, но Анна, чтобы не огорчать мать, повиновалась безропотно. Ребёнок потянул раз, другой – и зашёлся в обиженном плаче. И его тоненький жалобный голосок пробудил в Анне нежность к нему, сожаление, что не может его накормить, ревность, что привяжется он к чужой грудастой бабе.

Ребёнка уже окрестили и, по давнишнему уговору между его дедами великими князьями Московским и Рязанским, нарекли Иваном.

– А когда родится у Ивана ещё сын, назовем Василием, – пообещала Мария Ярославна. И рассказала, что восприемничали дитятю от купели Юрий и матушка Ксения, которая перебралась в Москву.

«Бедные мои, – подумала Анна, – теперь уже никогда им не быть супругами». Церковь запрещала брак между восприемниками.

Анна поправлялась быстро и через неделю уже бодро ходила по материнской половине, порывалась идти навещать болящих – пришлось открыть ей правду: обеих уже не было в живых.

Марья умерла через неделю после Анниных родов. Мария Ярославна сказала, от отравы, которой якобы какая-то ворожея пропитала её пояс. Носила его к ворожее Марьина наперсница Полуэктова. На дознании она клялась, что Марья сама её посылала – хотела покрепче привязать к себе великого князя. Его в это время как раз в Москве не было – отправился в Коломну. Марья сокрушалась, что нашёл он себе там присуху и назвала Полуэктовой её имя. Та на дознании его вспомнила и прозвище ворожеи не утаила, дом её указала, но той и след простыл. Боярский совет приговорил Полуэктову к казни за пособничество в колдовстве и смерть великой княгини. А тут вдруг умерла, ухаживая за Марьей, мамка. По Москве принялась гулять забредшая из Псковской земли «железа», и приехавший уже после похорон жены Иван отменил казнь, однако отправил семейство Полуэктовой с глаз долой.

На удивление Марии Ярославне, Анна отнеслась к известию спокойно – не заголосила, не сомлела, не всплакнула даже, отказалась взять на память что-нибудь из вещей умерших. Иван принёс богатое ожерелье Марьи – отвергла и вместо благодарности (ожерелье древнее, родовое князей Тверских) посоветовала:

– Невестке подари, когда Иван молодой женится.

Иван изобразил огорчение и обиду, но Мария Ярославна знала: доволен, что ценная вещь останется у него, – старший сын её был скуповат. Скупость по отношению к посторонним она одобряла и немало ей способствовала, но Марию Ярославну не радовало, что сын не видит разницы между посторонними и родными. Огорчало и то, что к родным в последние годы Иван сильно охладел, так что ей теперь в пору и самой к ворожее идти. После смерти Марьи уединился на своей половине, горе переживая в одиночестве, не выходил к общей трапезе. Приезд Василия, гостя, зятя, ничего не изменил: Иван принял его как удельного князя и вызывал к себе для разговоров. Анна не успела заметить в Иване перемены: когда она обрела способность передвигаться по терему, князей в нём уже не было. Чума оставила город, унеся десяток-другой жизней, тревоги о неминуемом конце света сменились более близкими заботами, об урожае: стояла необычная для мая засуха, и князья вернулись к своим повседневным делам. Юрий отправился в Дмитров, Василий, по настоянию Ивана, в свой Переяславль.

Без него, в сопровождении матери, вышла Анна впервые после болезни на залитый солнцем кремлёвский двор, отстояла службу в Архангельском соборе, поклонилась дорогим могилам. Марью похоронили в соборе, мамку – на его погосте. У её могилы уже курчавилась рябинка – Юрий посадил, мамка была и его кормилицей.

И опять Анна поразила Марию Ярославну своим спокойствием. Однако перед обедом вдруг ворвалась к ней в слезах, бросилась на грудь, заговорила горячечной скороговоркой:

– Это я, я, матынька, виновата в их погибели! Или ты? Ты! Ты меня спасла ценою Марьиной жизни! Ты от неё отступилась! Ты её предала!

– Замолчи, дура! – Марья Ярославна оторвала от себя Анну, толкнула на постель. – Марья своё назначение на земле выполнила. И не смотри на меня рысью – я тоже, а потому отправлю тебя и уйду в монастырь. – Она присела рядом с Анной, погладила её по мокрой щеке. – Буду грехи замаливать. – И еле слышно добавила: – Боюсь, не замолю – много их накопилось.

В словах Марии Ярославны было столько горечи и раскаяния, что Анне стало жаль её и стыдно за свои упрёки.

– Как же мы со своими грехами жить будем? – спросила тихо.

– Ох, да какие у тебя грехи! Не нажила ещё…

– Я ведь, матынька, слышала, – сказала Анна в подушку, боясь поднять на Марию Ярославну лицо, – как женщина предупредила о заклятье.