Великая княгиня Рязанская - Ирина Красногорская

Мария Ярославна молчала, Анна решила, что не поняла или не расслышала сказанного:

– Сказала, что должна умереть великая княгиня…

– Так я тоже великая княгиня, – усмехнулась Мария Ярославна, – а вот ведь жива, – и погладила Анну по спине. Принимая ласку, Анна поднялась, села, обняла мать за широкие, тёплые, надёжные плечи, почувствовав привычную с детства, никогда не подводившую её опору, спросила уже без страха:

– А кто эта женщина?

– Не было никакой женщины! – ответила Мария Ярославна поспешно и резко.

– Как не было? Я второй раз голос её слышала, и каждый раз она пророчила беду. Ты же сама ей отвечала…

– Со знахаркой я разговаривала, с жидовкой, матерью лекаря, Антоном вроде его зовут. Прибыл недавно из Литвы.

– Какой Антон, какая жидовка? Меня Еввула спасла! – возмутилась Анна и вскочила.

– К трапезе сзывают, – отозвалась Мария Ярославна обеспокоенно, – а мы ещё не прибраны – сарафаны помяли, да и косы придётся переплетать, – и, не давая Анне вымолвить слова, крикнула зычно: – Девки! Эй, девки!

Тотчас же открылась тяжёлая низкая дверь, и, глядя на фигуры возникших в её проёме сенных девушек, великая княгиня Московская громко и торжественно произнесла:

– Владычица Небесная тебя спасла, через образ Чудотворный Пресвятой Богородицы Владимирской.

И хотя Анна не сомневалась в могуществе Пресвятой Девы, ей показалось, что на сей раз Мария Ярославна взяла на душу новый грех.

Приближался день отъезда Анны в Переяславль, который в Москве в разговорах все называли Рязанью. Но прежде, чем оставить отчий дом, Анне захотелось увидеть матушку Ксению. Во время Анниной болезни они встречались не раз, но всё это было на людях. Анне же хотелось излить душу, укрепить волю – жизнь в Переяславле без мамки, без Марьиных неожиданных, коротких приездов её пугала, предстоящая встреча с Василием не радовала. Успокоение можно было бы, наверное, сыскать в монастыре, но путь туда для неё был заказан: монахинями княгини становились только после смерти своих мужей или по их воле.

Она отправила к Ксении посыльного договориться о встрече, и та сразу же приехала, прошла в Аннину девичью светёлку, куда Анна перебралась после неприятного объяснения с матерью. Светёлка была запущена и захламлена приготовленными к отъезду вещами. Но ничто в ней не переменилось со времени Анниного детства: всё те же были поставцы и лавки, всё те же пяльцы с натянутым на них куском полотна стояли у окна, а напротив, у стены, – стул с обломанной спинкой, рядом с ним, между поставцом и стеной, пылились сваленные в кучу потешки. Матушка Ксения уселась на поломанный, но единственный мягкий стул и потянула за овчинные волосы куклу.

– Надо же, мужичок! – радостно изумилась она. – А у меня все ляльки были только девицами. И в красных сапожках. Сама шила?

– Мамка, – ответила Анна и заплакала. – Почему, почему я такая несчастная, почему от меня ушли те, кого я любила?

– У тебя остались сын и муж. – Матушка Ксения протянула Анне куклу – мужичок был похож на суженого. Отметив сходство, Анна продолжала уже без слёз:

– Да. Но я их теперь боюсь любить, боюсь потерять их. А знаешь, матушка Ксения, ведь Марья погибла вместо меня. Матынька говорит, что Марья выполнила своё назначение на земле. Это не так. Её назначение состояло в любви. Она любила всех, и её любили. И у мамки было то же назначение. Оно ведь не прекращается с рождением детей, с молодостью, да и со смертью, наверное, тоже. А великая княгиня Московская считает, что женщина, как пчелиная матка, должна лишь производить детей. Родила сына – может не задерживаться на земле. И со мной, своей дочерью, возилась из-за наследника.

– Ах, детка, что ты говоришь, опомнись – какой прок Марии Ярославне в рязанском наследнике. – Матушка Ксения обняла Анну, усадила на лавку, села рядом. Она была ещё красивее, чем три года назад, и от неё чудесно, как прежде, пахло розовым маслом. – Не мучайся, не злобись на мать. Она в смерти Марьи не виновата. Да и нельзя умереть вместо кого-то. Это выдумки чернокнижников. Умирают за кого-то, и это святая смерть. Так умерла твоя мамка. А великая княгиня Мария Ярославна, конечно, лукавит: своё утверждение она опровергла собственной жизнью. И она, и бабка твоя Софья не только детей, сыновей рожали, но и княжеством управляли, помогали своим мужьям и сыновьям, недаром же отец твой завещал сыновьям слушаться материнских советов. Тебе бы тоже не мешало.

Она встала и отошла к окну. Там на подоконнике выстроились глиняные свистульки – легонечко свистнула в одну и продолжала, разглядывая петуха с взгромоздившимся на него всадником:

– Но это сильные, волевые, властные женщины. К сожалению, Марья не была такой и как супруга не подходила государю всея Руси. Чтобы быть по-настоящему великой княгиней, одной любви к ближнему мало. Иван теперь не мальчик и, надеюсь, понимает, что ему нельзя ошибиться в выборе невесты. – Она вдруг резко переменила разговор: – А ты почему меня ничем не потчуешь, или за гостью не считаешь?

Анна, смутившись, кликнула девушек, велела накрыть в светёлке стол. За трапезой матушка Ксения спросила о прочитанных книгах, об успехах Анны в верховой езде. Только в последнем Анна и преуспела за три года самостоятельной жизни и, понимая, как этого мало, стала лепетать о скотном дворе, о рыбных ловлях и лесных пасеках. Матушка Ксения снисходительно улыбалась и кивала, а потом спросила о рязанских иконниках. Анна не смогла назвать ни одного.

– А в Москве объявился чудный иконник, мирянин, Дионисием зовут, – сказала матушка Ксения с гордостью и улыбнулась каким-то воспоминаниям, – но горяч и необуздан, канонов не хочет придерживаться, да и церковные предписания не соблюдает. Недавно расписывал храм Рождества Богородицы в Боровском монастыре, так принёс туда, к ужасу игумена Пафнутия, на харч баранью ногу, жаренную с яйцами. Поверишь ли, не успел досыта наесться, как напала на него почесуха – всё тело в один струп слилось. Едва не помер. Хорошо игумен догадался, простил ослушника и повелел ударить в колокол – болезнь как рукой сняло.

Посмеялись над незадачливым Дионисием, Анна пожалела, что не успела увидеть его работ.

– Увидишь ещё, – уверила матушка Ксения, – навестишь свою престарелую бабку в Боровске или братца и посмотришь, да и в Москве его иконы есть. А я тебе сейчас покажу, как фряжские изографы пишут, – и она вынула из кармана рясы маленькую овальную иконку.

На ней была красивая, молодая, тёмноокая женщина в красном иноземном платье, с золотой цепью – ожерельем на шее и груди, с золотой сеткой на светлых волосах. Анна смотрела на неё, как зачарованная. Но не красота женщины её поразила – изображение было объёмным.

Матушка Ксения объяснила, что это не икона. В далёкой фряжской стороне принято изображать не только святых, но и обыкновенных людей.

– Только её обыкновенной никто не считает, – сказала она, – это едва не самая умная и образованная девушка на свете. Мы иногда с ней обмениваемся посланиями, через паломников, торговцев. Недавно она эту миниатюру прислала. Вот как надо писать, деточка, – и свет, и объём, и лицо совсем живое.