Защита поручена Ульянову - Вениамин Константинович Шалагинов

двенадцать рублей серебром. Не заявляя прямого ходатайства, хотел бы надеяться, что суд найдет способ предъявить составу присяжных, всем и каждому, девятнадцатый лист дела с этим же его непризнанием в камере судебного следователя Чернцова, с объяснениями, идентичными тем, которые он сделал здесь. Перушкин последователен…

Председательствующий. Хм… Вы хотели бы…

Ульянов. Того, что сказал.

Председательствующий. Н-да-с… Собственно… Вас могло бы устроить, господин помощник, если бы это произошло перед обрядом заполнения напутственного листа присяжным?

Ульянов. Вполне. До и после любого обряда.

Председательствующий (А. М. Михайлову). Что у вас, господин поверенный?

Михайлов. Ходатайство, ваше превосходительство… Благодетельные начала судебных уставов, дарованные России в бозе почившим императором, - гласность и полнота следствия. Ради того и другого, ради торжества правды покорнейше прошу выслушать здесь свидетельства мещанского сына Александра Акимовича Мо-корова.

Председательствующий. Лет ему?

Михайлов. Двенадцать. То, что он покажет, возможно, отведет трагедию незаслуженной судебной экзекуции над всеми почитаемым торговцем железным товаром…

Председательствующий. Абрамовым? Но вы-то чей? Чей вы защитник?

Михайлов. Червякова, ваше превосходительство. Абрамов просил… Чувство сострадания. Оно не чернит никого.

Председательствующий. Но ведь они на ножах! Боже праведный… (Микулину.) Что бы сказала на сей счет сторона обвинения? [79]

Странное поведение г-на Михайлова еще дальше отдаляло его от коллеги по левому столику.

Впрочем, единого щита, союза адвокатов, не было и до этого.

Подзащитный Михайлова Червяков, обвинявшийся, как это видно из процитированных бумаг, в сокрытии и перепродаже чугунного колеса и рельсов, украденных, по формуле обвинения, подзащитными Ульянова, был непримиримым антагонистом и этих подзащитных и Абрамова. Торговцу железным товаром он возвращал его же вину в покупке чугунного колеса, с подзащитными Владимира Ильича спорил об истолковании криминала.

По словам Алашеева, Карташева, Перушкина, на воровство их подбил Абрамов: «вместе же с ними ездил за рельсами», «для доставления рельсов брал… лошадь у ломового извозчика Антона» [80].

Назвав это обвинение кошмаром напрасного очернительства, Абрамов отвел себе скромное амплуа честного приобретателя честно продаваемых товаров и, как только мог, накатывал чугунное колесо на своего двоюродного братца Червякова.

Ульянов вел дело на стороне Алашеева, Карташева, Перушкина, Михайлов - на стороне Червякова. Абрамов же, не захотевший иметь своего защитника, пребывал на положении самозащищающегося.

Теперь же, когда Михайлов переметнулся на сторону торговца, а двенадцатилетний Алексашка Мокоров, печатая паркет набухшими от дождя лаптями, забрел на огражденное парапетом свидетельское место, чтобы возвысить голос в пользу российского правосудия, позиция Ульянова стала особенно щепетильной.

Председательствующий (Алексашке). Ну-с, любезный малыш, ты меня понял?

Алексашка. Угу…

Председательствующий. В таком разе, с богом. Видел когда-нибудь, как привозили рельсы во двор?

Алексашка. Угу…

Председательствующий. На лошадях, на ручных салазках?

Алексашка. На лошади.

Председательствующий. Какой она была масти, эта лошадь, любезнейший? И чья, если знаешь?

Алексашка. Андреева отца, Червякова. Сивая.

Председательствующий. Слыхал ли чего-нибудь о чугунном колесе, что пропало с Алексеевской площади?,

Алексашка. Слыхал…

Ульянов видел, конечно, что правдой в показаниях мальчугана была лишь одна сивая лошадь, действительно имевшаяся у Червяковых. Все остальное он повторял с чужого голоса.

Чтобы вывести на свежую воду все эти байки, достаточно было спросить мальчика, в чьем он живет доме, и после ответа: «Мамка снимает угол у дядюшки Василя», - так в базарном кругу звался Абрамов, - присяжные поняли бы, почему Алексашка катит колесо именно туда, куда катит его и сам Василь. Но спросить так, значило вступить в борьбу с голодным запуганным мальчишкой, удвоить его страдания. Как же тогда ставить защиту? Если чугунное колесо станет виной Червякова, оно станет и виной Перушкина - их обвинения связаны.

И напротив: если оно останется на обвинительном счету торговца - а это и есть истина, - тогда юный гребенщик будет оправдан по одному обвинению из двух, и присяжные, пожалуй, дополнят свой вердикт словами: «Заслуживает снисхождения».

И второе. Как быть с обильным доказательственным материалом в заглавной речи Абрамова в преступлении? Прокурор находит, что торговец железом не улещивал трех хлопцев, не водил их на дело, а лишь скрытно покупал и сбывал краденое. Да что там прокурор! Вощеная нитка приторочила к бумагам судебного производства подобное же мнение и вышестоящего суда. Вот ведь: «…по Указу его императорского величества Саратовская судебная палата по уголовному департаменту… рассмотрев обстоятельства настоящего дела и признавая следствие достаточно полным и произведенным без нарушения существенных форм и обрядов судопроизводства, а собранные по делу улики достаточными для предания суду… определяет…»

А далее - и само определение: Василия Семенова Абрамова предать суду Самарского окружного суда с участием присяжных заседателей по обвинению в преступлении, предусмотренном 172-й статьей Устава о наказаниях, налагаемых мировыми судьями.

Скупка и перепродажа краденого. Не больше.

Из материалов дела не видно, чтобы Ульянов заявлял в этой связи какое-либо ходатайство, иначе оно нашло бы место в бумагах уголовной дилогии, в журнале суда, в вопросном листе «господам присяжным».

Но вот в ходе суда обвинительными материалами против Абрамова он несомненно пользовался, выявляя и взвешивая их при допросе свидетелей и подсудимых. Это было необходимо для защиты Алашеева, Карташева и особенно Перушкина. Без этого их защита была бы попросту немыслима.

Доказательства?

Вердикт присяжных: Михайлов проиграл то, что хотел выиграть, и выиграл то, что готов был проиграть. Доверительная акция на стороне торговца железным товаром закончилась крахом. Абрамова сунули в чрево арестантской кареты, чтобы обрядить в балахон тюремного сидельца.

Но об этом - чуть ниже.

Изучая периодику девятнадцатого века, я не раз возвращался мыслью к защите Ленина по этому делу. Что он говорил в своем слове? В чем смысл Михайловского парадокса: номинальная защита Червякова, фактическая - Абрамова? Нет слов, открытое совмещение двух этих защит в руках одного лица неизбежно вступило бы в коллизию с этическими началами адвокатской профессии, но ведь можно было уступить Червякова и другому адвокату.

Два томика: цветной - с бумагами дознания и следствия, изжелта-белый - с бумагами суда. По белому - ровненько, хорошо накатанным пером, желудевыми чернилами:

«№ 233 по настольному 1892 года Самарского уезда

ДЕЛО

Самарского окружного суда по 1-му столу уголовного отделения.

О мещанине Василие Искарионоее Алашееве и других, обвиняемых в краже и в укрывательстве краденого».

Эти страницы листал Ленин, думал над ними, что-то переносил в свое защитительное досье. Что же именно? Какой была его позиция в полемике с прокурором?

Прямого ответа журнал судебного заседания не давал. Но вот то косвенное, что проливало свет на перипетии судебного поединка и неразличимо, стороной прошло при первой моей встрече с томиками дела, теперь заговорило в полный голос. Допросы