Яд в крови - Наталья Калинина

Она встала и решительным шагом направилась в спальню.

Маша вздрогнула и, закрыв глаза, откинулась на спинку дивана.

— Я всегда это подозревала, но боялась признаться самой себе. Оказывается, это правда, правда, — тихо прошептала она.

…Маша держала в руках записку отца, написанную на пожелтевшем клочке бумаги, от которой на нее дохнуло детством и почему-то запахом весенней реки, и думала о том, что не бывает, не может быть на свете вечной любви. Временами ей казалось, что Бог или кто-то еще очень умный и справедливый наказал мать безумием за то, что она изменила памяти отца. Оказывается, изменил ей он. У Маши больно сжалось сердце.

— Ты… вы… Я знаю, когда это случилось — когда заболела мама, — говорила Маша, лихорадочно поблескивая глазами. — Это оказалось сильней тебя, да, Устинья?

— Да. Это я все сгубила. Я должна была уйти, а не он. Но у меня не хватило духа.

Маша вдруг вскочила с дивана и, схватив Устинью за руку, крикнула:

— Мы должны сами искать ее! Почему мы сидим сложа руки и надеемся на чужих людей? Им лучше, если она исчезнет без следа. Меньше хлопот. Ян, пошли же…

— Куда? Идти никуда не надо. — Павловский стоял в дверях и улыбался. — У нас есть неплохие новости. Думаю, она жива. Мы передали дело на Петровку, а там сидят очень башковитые ребята. Но и мы ни в коем случае не собираемся складывать лапки.

Калерия Кирилловна выменяла большую светлую комнату на Литейном в Ленинграде на полутемную — окнами в соседний дом — комнату на бывшем Новинском бульваре в Москве. Но она была довольна — Москва давно и бесповоротно стала ее вторым домом и, приезжая в Ленинград, где, к слову сказать, не осталось ни родных, ни подруг, Калерия Кирилловна чувствовала себя в гостях неуютно. От ее нового жилища до квартиры Богдановых было рукой подать, но Калерия Кирилловна заходила сюда очень и очень редко.

Дело в том, что она каким-то образом узнала о «нездоровых» наклонностях своего племянника Славика. Это открытие поразило ее до глубины души, и она лежала ночи напролет без сна, пытаясь себе представить, что за действия могут происходить между двумя лицами мужского пола и почему эти лица мужского пола не могут найти себе каждый по женщине. Измученная вконец этими, не находящими себе никакого более-менее вразумительного ответа мыслями, Калерия Кирилловна зашла как-то днем к Маше (она, к счастью, оказалась одна) и бухнула чуть ли не с порога:

— Ты видела, как у них это происходит? Я хотела пойти в медицинскую библиотеку, но мне в моем возрасте стыдно спрашивать такие книги. Так ты видела?

— Зачем мне видеть? Так же, как и у мужчины с женщиной.

— Но… — Калерия Кирилловна мялась, не в силах произнести вслух свой вопрос. Наконец выпалила, глядя в окно поверх Машиной головы: — В какое отверстие они засовывают… эту свою штуковину, ну хер свой, черт бы его побрал?

Маша даже не улыбнулась.

— В анальное отверстие, — нисколько не смутившись, сказала она.

— Батюшки! — всплеснула руками Калерия Кирилловна. — Да разве такое может быть?! — Она упала на диван в столовой и почувствовала, как лицо залила жгучая краска стыда. — Это же черт знает что такое… Это же грех большой. Бог накажет, — лепетала она, в молодые годы бывшая активисткой атеистического кружка.

— У царя Соломона тоже были мальчики, — все таким же бесстрастным голосом возразила Маша.

— То был нерусский царь. Ах ты Господи, позор-то какой, — бормотала Калерия Кирилловна, невольно представляя себе, как это происходит. — Ну а… ведь в заднем проходе находится… кал, — выдавила наконец она.

— Ерунда. Ставится очистительная клизма — и никаких проблем.

Калерия Кирилловна почувствовала, что близка к обмороку. Нет, такое не может присниться даже в самом кошмарном сне. И надо же случиться этому несчастью с ее племянником!

— А они… они что, по очереди это делают? Сперва один подставляет задницу, а потом другой? — расспрашивала Калерия Кирилловна, терзаемая жгучим любопытством.

— Нет, задницу подставляет Славик. У них есть активные и пассивные. Так вот, ваш Славик — «армянская королева».

— Бедный мальчик! — вырвалось у Калерии Кирилловны. — Это же, наверное, очень больно.

— Вовсе нет. Это очень приятно. Славик постоянно озабочен поиском того, кому можно было бы подставить задницу.

— Какая мерзость! — вырвалось у Калерии Кирилловны.

— Ничего подобного. Они такие же люди, как и мы. Это в тебе говорят предрассудки.

Маша даже обиделась за своего кузена и ушла к себе в комнату, хлопнув дверью и оставив Калерию Кирилловну наедине с ее мыслями.

А они были очень тревожными. Калерии Кирилловне казалось, что за подобное Славика могут не просто посадить в тюрьму, а сделать с ним что-то страшное, быть может, даже расстрелять. И она его жалела. И знала наперед, что непременно будет носить в тюрьму передачи и писать письма. Конечно, если переживет позор его разоблачения.

С тех пор она видела племянника лишь мельком. Однажды встретила возле консерватории и даже не сразу признала: Славик был в фиолетовом пиджаке и лимонного цвета брюках, к тому же отрастил волосы до плеч. В другой раз он открыл ей дверь, сказал: «Здравствуй, милая тетушка, ах, ах, как я тебе рад» — и, благоухая духами, отбыл в свою комнату. Ей показалось, будто у него подведены черным глаза и накрашены губы, но в прихожей царил вечный полумрак, и она, конечно, могла ошибиться. И тем не менее она перестала ходить в эту странную квартиру — пускай себе живут как хотят. Не дети уже. Изредка позванивала, беседуя главным образом с Машей. Однажды трубку снял какой-то мужчина (это был Серафим), и Калерия Кирилловна в страхе бросила свою. Она сама не знала, чего так испугалась.

Отныне Калерия Кирилловна от нечего делать ходила по библиотекам и изредка в кино. Дома было скучно и всегда холодно. К тому же за стеной целыми днями плакал маленький ребенок, которого соседка, уходя утром на работу, запирала в такой же мрачной и холодной, как у Калерии Кирилловны, комнате. Да и пенсия была мизерная — хватало только на питание и пару капроновых чулок в месяц, которых, в свою очередь, хватало не больше, чем на неделю. Поразмыслив немного, Калерия Кирилловна устроилась по объявлению уборщицей в Первый медицинский. Приходилось иной раз убирать и в прозекторской, где расчленяли трупы беспризорников. Сначала ей было тошно смывать сукровичные пятна, вдыхая резкий запах формалина и чего-то отвратительного своей потусторонностью. Потом она привыкла, иногда даже следила издалека за происходящим на мраморном столе под яркой лампой. Как-то подошла поближе. Оказалось совсем не страшно, зато очень интересно. Ее стали посылать мыть полы в мертвецкой — за это платили лишних пятнадцать рублей в месяц. Калерия Кирилловна поняла, что совершила роковую ошибку, став учительницей, а не врачом — как выяснилось, ее влекли к себе физиологические, а не психологические тайны человеческого существа.