Яд в крови - Наталья Калинина

Отныне она ходила на работу как на праздник.

В тот день она убирала в мертвецкой с утра. Институтский сторож Максимыч, прозванный студентами Нострадамусом за невероятные способности предсказывать настроения экзаменующих профессоров, сказал ей, что ночью привезли два свеженьких трупа, и галантно вызвался проводить на «экскурсию к жмурикам». (Он знал о невероятном любопытстве Калерии Кирилловны, другой раз вглядывающейся по нескольку минут в застывшие лица покойников.) Она отказалась — от Максимыча разило перегаром, к тому же он все время чмокал толстыми красными губами, нарушая гробовую тишину мертвецкой. Обиженно икнув, Максимыч удалился кормить свою любимую дворняжку Эскулапшу, родоначальницу чуть ли не всех бездомных собак в округе. Калерия Кирилловна, облачившись поверх пальто в длинный серый халат, бесстрашно перешагнула через порог. И с ходу опознала Славика. Он смотрел на нее удивленными голубыми глазами, которые, казалось, вот-вот вылезут из глазниц. Калерия Кирилловна охнула и опустилась на пол, больно ударившись копчиком.

Ее обнаружил тот же Максимыч и попытался оттащить от трупа Славика, который она терла мокрой половой тряпкой, приговаривая: «Ну еще чуть-чуть потерпи. Совсем капельку. Вот умница. Вот хороший мальчик». Она плюнула Максимычу в лицо и выругалась трехэтажным матом. Мат Максимыча вовсе не испугал — его испугала пена в уголках губ Калерии Кирилловны и ее безумный взгляд. Он кликнул двух студентов-третьекурсников. Вызвали неотложку из Кащенко. Всю дорогу Калерия Кирилловна твердила фамилию, имя и отчество Славика, год его рождения и адрес богдановской квартиры. Один из санитаров позвонил в милицию. Так был опознан Славик. Тело Серафима отдали на растерзание студентам.

— Ее с ними не было, — рассказывал сейчас Павловский. — В машине, потерпевшей аварию около двенадцати ночи на улице Горького четыре дня назад, находилось двое мужчин-пассажиров и водитель. Судя по всему, он был незнаком с ними, а просто подвозил за плату. Гражданин Барышников работал в том самом ресторане, где она пела вечерами. Директор и весь остальной персонал не видели ее уже четверо суток. Маша была там в последний раз, когда гуляла пьяная компания, что, разумеется, случается довольно часто, и ресторан закрыли на полчаса позже обычного. Она последнее время возвращалась домой одна, без Барышникова. Я сам прошел пешком ее предполагаемым маршрутом. — Павловский усмехнулся. — К слову, кратчайший путь пролегает под окнами нашего дома. Думаю, она ходила именно этим — кратчайшим — путем. Придется немного подождать. Кстати, проверили все психиатрические больницы и даже отделения интенсивной неврологии.

— Зачем? — изумился Иван.

— Как бы вам сказать, молодой человек… — Павловский недобро смотрел на Ивана, судорожно тискавшего в своих руках ладони его невестки. Этот новоиспеченный брат много себе позволяет. А Дима в больнице и не может проследить за своей юной и еще совсем неопытной женой. — Дело в том, что ваша… назовем ее э-э-э подругой, страдала, да и будем надеяться, все еще страдает шизофренией. Эта болезнь, как вам известно, неизлечима и непредсказуема в своем развитии и…

— Мерзавец! — воскликнул Иван, вскочил и стиснул кулаки. — Вы сами шизофреники в вашем кагебе. Нормальные люди не пойдут туда служить.

— Напрасно вы так думаете, молодой человек. — Павловский смотрел на Ивана взглядом удава, наметившего очередную жертву, и Иван под этим взглядом съежился и отступил. — К счастью для вас, я прихожусь вам родственником, к тому же очень уважаю вашу маму. В противном случае я бы представил вам возможность лично убедиться в том, что мозги у моих подчиненных работают блестяще.

— Успокойся, Ян, — сказала Маша, снова беря брата за руки. — Мама на самом деле была больна. Но это не мешало ей быть умной… Господи, что я говорю? Она ведь жива, правда?

Ей никто не ответил. Иван отказывался верить в безумие этой удивительной женщины, спасшей его от неминуемой гибели. Если так, он тоже сумасшедший. И пускай в мире будет побольше сумасшедших.

— Я, наверное, знаю ее лучше вас всех вместе взятых, — подала голос Устинья. — Столько, сколько выпало пережить ей, вряд ли сумеет выдержать куда более мужественное и холодное сердце. Маша всегда была очень ранима. В ранней юности она потеряла обоих родителей, потом самого любимого человека. Тот, кому она доверила свою судьбу не по любви, а в силу сложившихся обстоятельств, изменил ей, когда она носила его ребенка. Мне кажется, ее так называемое сумасшествие лишь защитная реакция на горести и мерзости жизни. — Устинья взяла дрожащими пальцами сигарету и жадно затянулась. — Мы все бросили ее на произвол судьбы. В первую очередь я виню себя. Хотя, если признаться честно, не знаю, что можно было для нее сделать. К тому же я воспользовалась ее…

— Марья Сергеевна, это вовсе ни к чему знать посторонним…

— Меня зовут Юстина. А он не посторонний, а мой родной сын! — зло проговорила она и, подавившись дымом, закашлялась и загасила в пепельнице недокуренную сигарету.

— Мама, не надо! Мне страшно. Пусть все останется как есть. — Маша всхлипнула и, бросившись к Устинье, крепко ее обняла и прижалась всем телом.

— Как есть, уже не может быть, моя милая, моя единственная коречка, — задумчиво сказала Устинья. — Настоящее — это постоянное развязывание узелков, которые мы завязали в прошлом. Но их можно затянуть еще туже, и тогда они тебя окончательно удавят, — едва слышно закончила она.

Толя шел темной улицей, ориентируясь по фонарям вдалеке. Там, на шоссе, наверняка можно поймать машину. Да, но куда он поедет? Только сейчас до Толи дошло, что он не знает ни одного адреса в Москве, ни даже номера телефона. Он замедлил шаги, обернулся. Может, вернуться назад? Но это невозможно. С тех пор как пропала Маша, больничная палата кажется настоящей камерой пыток.

Уже глубокая ночь, и на освещенном фонарями шоссе ни одной машины. В морозном воздухе разносится стук колес далекого поезда. Метро и прочий транспорт наверняка уже не работают. Да ему и ехать некуда. Что за глупая мысль вдруг взбрела в голову: взять и убежать из больницы? Этим самым он доставит лишние хлопоты и без того измученным и издерганным пропажей Маши Устинье и отцу.

Толя уже готов был повернуть назад, как вдруг из переулка сзади вынырнул старенький автобус и остановился прямо возле него. Водитель приветливо распахнул двери-гармошки.

— Садись, брат, подвезу, а то замерзнешь без шапки, — сказал водитель, когда Толя нерешительно ступил на подножку. — Да ты не подумай ничего дурного — я за так. Мне твои гроши не нужны. Тебе куда?

— Сам не знаю, — откровенно признался Толя. — У меня нет адреса дома, куда я непременно должен попасть. В том доме случилось большое несчастье. Я должен им помочь.

Водитель молча смотрел на дорогу. Вот он вырулил на освещенное шоссе, которое совсем недавно служило Толе ориентиром, свернул влево, в противоположную от центра Москвы сторону.

— Несчастье? — глухим голосом переспросил водитель. — Ну да, живешь себе день за днем, горя не знаешь, и вдруг на твою голову обрушивается страшное несчастье. Такое, что хочется выть и биться лбом о стену. Да только это не поможет. И приходится просто жить. Через силу. Жить, даже если уже не на что надеяться. А что у них случилось? — Водитель повернул голову и с любопытством посмотрел на Толю.