Яд в крови - Наталья Калинина

Прошло несколько минут. За стеной стало тихо, лишь мерно стучали настенные часы-ходики да где-то скреблась мышь.

Толя вытянулся на узком диване и попытался расслабиться. Как ни странно, боль в спине была тупой и далекой. Даже не боль, а воспоминание о ней, больнице, пережитых за последние месяцы страданиях. Его сейчас мучили дурные предчувствия, но почему-то казалось, что они никак не связаны с Машей. Толя был уверен: должно случиться что-то ужасное, но Маша здесь ни при чем.

Маша… Она была в его представлении хрупкой загорелой девочкой из «Солнечной долины», чье тело казалось ему волшебно чистым и прекрасным. Потом он вспомнил Машу теперешнюю, танцующую в его палате рок-н-ролл, этот ужасный танец, выражающий собой полное торжество материи над духом. И все равно ее тело оставалось таким же таинственным, прекрасным, влекущим к себе с невероятной силой. «Грех, грех думать об этом, — пытался он убедить себя. — Маша теперь чужая жена. Но я все равно не могу перестать любить ее — это стало чуть ли не смыслом моей жизни. Ну а Бог? — спрашивал себя Толя и сам себе отвечал: — Разумеется, служение тебе, Господи, всегда будет у меня на первом месте. Помоги, помоги только ей сейчас…»

Он задремал под тревожный шум ветра под окном. Сон его был зыбким и беспокойным, и видел он в нем плоский желтый лунный диск, который все время закрывали широкие перепончатые крылья больших летучих мышей. Эти мыши напали на него, когда он стал приближаться со стороны суши к пещере, куда звала его когда-то Маша и где ему так и не довелось побывать наяву. Она кричала ему: «Сюда можно попасть только морем! Только морем!..» Он не видел ее, но знал, она где-то рядом. Мыши теснили его к обрыву, и он уже видел далеко внизу тяжелые свинцовые волны неспокойного моря. Он крикнул: «Я забыл, как плавать», и, сорвавшись с обрыва, полетел вниз. Но его подхватили сильные руки и крепко встряхнули. Толя открыл глаза. Над ним склонился Никита.

— Брат, вставай! Скорей! — возбужденно говорил он, продолжая трясти Толю за плечи. — Я видел там свет… Перелез через забор и обошел вокруг. Там кто-то стонет или плачет и горит много свечей. Скорей, скорей же…

Он потянул Толю за руку и помог подняться с дивана. Сорвав с вешалки куртку, накинул ему на плечи. На улице шел дождь. Никита хорошо ориентировался в промозглой беззвездной тьме, и спустя минуту они уже вышли на шоссе, помеченное редкими тусклыми фонарями.

— Это там, на самом краю поселка, — говорил Никита, слегка задыхаясь от быстрой ходьбы. — У этого типа большой деревянный дом. Он вроде бы художник или скульптор, собирает всякую старину. Манечка его знала — как-то видел, как она с ним разговаривала. Такой здоровый рыжий детина. Ездит на заграничной машине. Летом часто устраивает пирушки, и потом пьяные гости до утра бродят по поселку и дразнят собак. Вот сюда. — Никита свернул в темный узкий проулок между высокими заборами. — Я сумел оторвать доску, так что перелезать не нужно. Сюда.

Они очутились возле дома, окруженного с трех сторон молодыми, но уже достаточно высокими елками. Никита уверенно поднялся на открытую веранду, завернул за угол. Туда выходило два больших окна, занавешенных плотными шторами. Полотнище одной из них чуть-чуть, всего на какой-то сантиметр, не доходило до стены.

— Взгляни сюда! — велел Никита. — Зачем он запалил столько свечей? У него же есть электричество.

Толя увидел в щелку множество язычков желтого пламени. Свечи стояли в подсвечниках и железных плошках на голой поверхности закапанного воском стола. Ему показалось, будто кто-то застонал и пробормотал что-то невнятное. Никита схватил его за руку.

— Там происходит нехорошее. Понимаешь, этот тип знал мою Манечку. Нам обязательно нужно попасть в дом. Но как это сделать без шума?

— Я видел на веранде дверь. Кажется, она до половины стеклянная, — сказал Толя. — Можно разбить стекло и зайти. Но это… это преступление.

— Ну и черт с ним. А вдруг там на самом деле она? Может, он похитил мою Манечку и заставляет ее силой жить с ним?..

Дверь, о которой говорил Толя, оказалась незапертой. Они очутились в большой темной комнате, а поскольку их глаза давно привыкли к мраку, без труда разглядели ее странное убранство.

Противоположная двери стена была вся в стеллажах, на которых стояли гипсовые головы одинакового размера. Приглядевшись внимательней, можно было понять, что они изображают одного человека, но скульптору удалось запечатлеть различные выражения его лица.

Голова гневалась и пронзала смотрящего на нее взглядом-кинжалом выпуклых белых глаз или же саркастически усмехалась, кривя рот в презрительной гримасе. Либо, оттопырив нижнюю губу, выражала ничем не прикрытое презрение.

— Это он сам себя изобразил, — шепотом пояснил Никита. — Похож. Очень даже похож. Тс-с, слышишь?

Они замерли. Из глубины дома донесся отчетливый стон. Мужской голос сказал:

— Ты давно должна была умереть. Какая ты живучая. Из тебя вышло несколько литров крови. Ритуал преображения закончен. Эй, Магдалина, подними голову и посмотри на меня. Вот так. Ты теперь настоящая языческая святая. Я уготовил тебе бессмертие, и ты должна благодарить меня за это.

— Отпусти меня домой, — донесся слабый голос. — Ты обещал отпустить меня домой.

Никита, вскрикнув, сорвался с места и бросился на этот голос. Толя бежал за ним. Узкий коридор упирался в двустворчатую дверь, которая была слегка приоткрыта. Никита распахнул сразу обе створки, и Толя увидел из-за его спины лицо в маске и обнаженный мускулистый торс. Он видел, как Никита схватил со стола подсвечник с тремя свечами и швырнул им в человека в маске. Человек издал громкий вопль и закрылся обеими руками. По его потной груди бежали быстрые струйки темной крови. Никита поднял высоко над головой другой подсвечник и, прицелившись, кинул им в мужчину. Тот рухнул на бок, перевернулся на спину и затих, широко раскинув руки.

Толя огляделся. Комната представляла собой жуткое зрелище. Повсюду, даже на стенах, была кровь. Обнаженная женщина, привязанная к большому деревянному кресту, была вымазана кровью с ног до головы. Но эта кровь, судя по всему, принадлежала не ей — в двух шагах на узком столе лежала другая женщина, тело которой было багровосиним. С кончиков пальцев свисавших до самого пола рук капала кровь. Толя склонился над женщиной. Она еще дышала. Как будто он уже где-то видел ее, хотя был уверен, что никогда раньше не встречал. Она открыла глаза.

— Я ухожу туда, — очень тихо и медленно сказала женщина. — Скажи… Устинье, она не виновата. Алеко… — Толе показалось, будто женщина слабо улыбнулась. — Я не обманула его. Я не смогла взять его… — По телу женщины пробежала дрожь. Все было кончено.

Он долго не мог оторвать взгляда от ее навечно застывших больших зеленых глаз. В них была радость, а не боль. Такую же радость видел он в глазах святых великомучеников, изображенных на иконах и картинах на библейские сюжеты. Он осенил усопшую широким православным крестом, сложил ей на груди руки и закрыл глаза. У нее были обожженные, опухшие веки, в ресницах застыли капельки воска.