📚 Hub Books: Онлайн-чтение книгРоманыЛекарство от любви - любовь - Ольга Егорова

Лекарство от любви - любовь - Ольга Егорова

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+
1 ... 31 32 33 34 35 36 37 38 39 ... 79
Перейти на страницу:

– Меня зовут Артем, – представился он, когда они уже сидели за столиком. Кристина облегченно вздохнула – теперь ей по крайней мере не придется мысленно называть его «мужиком», «мужиком в лохматой шапке», «мужиком в варежках» и так далее. Надо же, как все просто. Артем.

– А меня зовут Кристина.

– Я предлагаю сразу перейти на ты. Чтобы не возникало впоследствии неловких моментов.

И куда только подевалась его неуверенность, словно он снял ее с себя вместе с мохнатой лисьей шапкой и варежками, сдал в гардероб кафе, обменяв на тусклый алюминиевый жетончик. Сбросил, как сбрасывает кожу змея, как Василиса Прекрасная сбрасывала свою лягушачью шкуру и превращалась в обалденную принцессу…

В тот вечер это сравнение ее рассмешило. Мужик по имени Артем оказался весьма симпатичным нахалом. О каких последствиях он говорит?

– Хорошо, давай на ты, – сказала она, уже тогда поняв, что инициатива в разговоре всегда будет принадлежать ему. И снова, чуть позже, уже слегка захмелев от выпитого вина, она подумала о том, что он ей нравится. Кофе в тот вечер они почему-то заказывать не стали.

А вино было вкусным. Кристина пила его медленно, смакуя каждый глоток, и почти весь вечер молчала. Пакет с картошкой и «всяким луком» бугристой кучкой примостился на стульчике рядом. Время от времени Кристина бросала на него взгляды, вспоминала, что мать велела сварить суп, и равнодушно отворачивалась, понимая, что до кухонной плиты доберется сегодня не скоро.

Артем оказался художником. И не каким-нибудь простым художником, малюющим жалкие зарисовки из жизни городского парка прямо с натуры, с вычетом бесконечных карапузов, мамаш с колясками и потенциальных мамаш с животами – только пруд, только деревья рядом с прудом и деревья, отраженные в пруду. Артем был не простым, а известным художником. Не в масштабах вселенной и даже не в масштабах страны, но на городском уровне. Он просто назвал Кристине свою фамилию, и больше ничего говорить было не нужно. Живописью она не интересовалась никогда, но телевизор в доме имелся. Кристина использовала его в качестве фона, на котором производилась чистка ковров, надраивание полов, утюжка белья и все прочие прелести женской доли. То есть телевизор Кристина никогда не смотрела, она его только слушала, и фамилию художника – Гнедич – слышала неоднократно. И про выставки в Музее Радищева и в Доме национальных культур хоть и понаслышке, но знала.

Впрочем, ни слова о выставках в тот вечер он не произнес. Не заводил глаза надменно к потолку, небрежно уточняя: Гнедич. У него просто была такая манера разговора – периодически обращаясь к самому себе, называть себя по фамилии.

«Ну и дурак ты, Гнедич, подумал я тогда. Кретин узколобый…»

Об остальном Кристина сама догадалась. И даже о том, что зарабатывает художник Гнедич не слишком много, но и не слишком мало по меркам обычных людей. И о том, что все заработанное без остатка вкладывает в самое дорогое сердцу предприятие – в Светочку. В ее шубки, сапожки, сережки. Отсюда и лисья шапка, отсюда и образ несостоявшегося мужчины, по колено увязшего в дачном черноземе.

Вино в бокалах появлялось и исчезало снова. Лук, томящийся в безвоздушном полиэтиленовом пространстве, уже начинал потихоньку заявлять о себе, требуя свободы.

– Пахнет луком, – сказала тогда захмелевшая Кристина. – Пойдем отсюда.

Он согласно кивнул, подозвал официанта, расплатился. И они ушли из кафе, оставив там луковый запах вместе с пакетом… Кристина про него даже не вспомнила.

А потом они шли по улице. Кристина большей частью помалкивала, опиралась на его руку и тихонько слушала.

Она слушала его, смотрела в его глаза и слишком отчетливо понимала, что раньше в ее жизни и не было ничего.

Вообще ничего.

И это «вообще ничего» вместило в себя детство с разбитыми локтями и коленками, с детским садом и хороводами вокруг наряженной елки. Раннюю юность – отрочество, как сказал бы великий писатель, – с двойками по математике и пятерками по литературе, со стихами Бродского и Гумилева, с прозой Достоевского и Саши Соколова, с песнями ранних «Битлов» и группы «Наутилус», с помидорно-перечно-огуречными грядками, которые каждое лето они ездили с классом спасать от сорняков. Сюда же, в это «вообще ничего», благополучно уместилась и первая любовь в детском саду с Пашкой Селезневым, первый целомудренный поцелуй через листочек клена. И вторая первая любовь с одноклассником Лешей Кашириным, и роза, которая простояла в вазе целых две недели, не засыхая, и ворох записок, и горячее Лешкино дыхание, и легкий запах пота у него из-под мышек. И все остальные любови, уже без нумерации, но все с тем же горячим дыханием и легким запахом пота из-под мышек. Неумелые поцелуи украдкой, мокрая от глупых слез подушка, первая ревность, первая потеря, вторая потеря, третья… Первый, второй и третий курс института – соответственно нумерации потерь. Имена потерь стерлись из памяти вместе с цветом их глаз, номерами их телефонов, музыкой голосов и вкусом поцелуев.

И даже Варька.

Любимая подруга Варька, с которой Кристина выкурила первую в жизни сигарету, а это уже кое-что значило. Варька тоже, немного подумав, робко шагнула в это «вообще ничего», заранее прощая Кристину, не держа на нее обиды и зла. Варька, полностью поглощенная своей глупой любовью к Лешке Паршину, отдающая ему все свое время без остатка. И Лешка Паршин шагнул вместе с ней – туда же, и мечты о кафедре психологии полетели следом, торопливо размахивая короткими подрезанными крыльями…

А то, что было, было потом.

Был мягкий снег, который передавал их шепот друг другу. Который бежал следом – сначала за ним, за Артемом, и раскрасавицей его дочкой Светочкой, потом бежал за Кристиной, а потом мягко стелился вслед, оберегая от посторонних глаз – их двоих. Тепло его руки, коснувшееся пальцев, обнявшее их так нежно, что пальцы, а за ними и все тело стало ватным, обмякшим, и стайка торопливых мурашек пронеслась по коже, остановившись, замерев где-то внизу живота.

И это ее сумасшедшее: «Пойдем ко мне… Пойдем ко мне… Матери нет дома, она в ночную смену ушла, пойдем ко мне…»

Торопливые поцелуи в лифте. Торопливые и жаркие поцелуи возле двери. В прихожей. «Не надо, не включай свет…» Кожаная куртка на меховой подкладке – на полу. Смешная лисья шапка, смешные варежки, смешные ботинки. Дорожка в спальню, усыпанная, как осенними листьями – свитером, брюками, еще раз брюками, еще раз свитером. Все остальное уже в спальне, возле кровати, и не листопадом уже, а мелким весенним дождиком, включая пуговицы от рубашки.

Было, было.

И новая стайка мурашек, и еще одна, бегущая наперегонки. Гладкая прохладная ладонь, горячие его губы – везде, везде, и даже там, где представить себе их так невозможно-сладко, так сладко-невозможно…

Даже теперь.

«Вообще ничего» длиной в девятнадцать прожитых лет свернулось в клубок, заархивировалось, запаковалось в какое-то краткое бессмысленное мгновение. А то, что было, размером в один прожитый вечер и сумасшедшую ночь на старом поскрипывающем диване, стало огромным, непостижимо бесконечным.

1 ... 31 32 33 34 35 36 37 38 39 ... 79
Перейти на страницу:

Комментарии

Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!

Никто еще не прокомментировал. Хотите быть первым, кто выскажется?