Глубина - Ильгиз Бариевич Кашафутдинов

Дверь наконец подалась. Шематухин вошел внутрь, беглым взглядом осмотрел подстанцию, удостоверившись, что все в порядке, без тревоги шагнул ближе. Почувствовал свежий, сладковатый, как после грозы, запах озона. При таком сухом воздухе опасаться было нечего, но и лезть с голыми руками в распределительный щит не годилось. Шематухина выручила валявшаяся в почерневшей крапиве доска. Он открыл дверцы щита, тщательно примерился к клеммам и с размаху ударил по ним доской. Коротко треснула искра, запах озона сделался слаще. Вторым ударом Шематухин вышиб клемму кабеля и, довольный, привалился вспотевшей спиной к забору.

Шематухин, возвращаясь, шел по другой тропинке, она пролегала через малинник. Сначала он осматривался вокруг, выискивая кого-нибудь, кто мог увидеть его у подстанции. Не заметив ничего, что говорило бы о присутствии поблизости человека, Шематухин успокоился. Он стал заглядывать под кусты, сорвал две-три ягодки, засохшие и затвердевшие, кисло-сладкие на вкус.

Шематухин шел-шел и вдруг сбавил шаг. Опять, как полчаса назад, накатила на него тоска. В этот раз Шематухин понял, что пристала она крепко и отнестись к ней надо деликатно: это не вещь, которую можно раскачать и бросить подальше. Давеча он пытался так поступить, увильнул от дум, а они тоже упрямые, вот и догнали. Раньше Шематухин, особенно в молодости, ни о себе, ни о чем-нибудь постороннем, что существовало рядом с ним, не думал вообще. Не до того было. Да и нечем было думать — головой Шематухин больше пользовался как орудием, когда дрался. Чтобы позволить себе думать, нужно было взять верх хотя бы над захудалой шпаной, что не давалось без крови. Попервости Шематухин даже на нож шел весело, лишь бы потом, если останется в живых, иметь власть над другими. Ему понадобилось еще два срока, пока он дошел своим умом, что родней среди ворья он не обзаведется, а возвыситься не дадут. Верховодить корешками ему не довелось, и он знал почему: вовремя не скумекал, что взять власть — не самое главное, важнее удержать ее. Без особого шума, лучше молчком. Теперь-то он разбирался, правда, задним умом, кого и как следовало прибрать к рукам, чтобы продлить и укрепить однажды добытую власть. Кого, как теленка, лаской, кого страхом, как зайца… Приведись ему начать все сызнова, он в первую очередь придумал бы для себя легенду. Жуткую, красивую. Кличку бы сменил на более основательную. Но мало кличку подобрать, ее еще надо оправдать. Угнать машину, пойматься и получить срок, хотя до этого было пито, едено всласть, способен любой придурок, и тут уж напрасно метить с ходу в тюремные «профессора».

Он бы еще позлил себя воспоминаниями о давних неудачах, но ни к чему было ходить далеко — подоспели свежие обиды. Шематухин увидел за березняком стройплощадку, несколько фигур, замерших возле навеса.

Вот и с этими, вольными, у него ничего не вышло. Казалось, чего проще было поиграть с ними в кошки-мышки, похитрить да под занавес так перехитрить, чтобы они об этом даже не догадались. Он же всего денечка два прикидывался тихим да покладистым, не утерпел — прорвало. Сколько же можно учиться править людьми, чтобы по этой части не ломать дров? Неужели мало было трех отсидок от звонка до звонка? После третьей, само собой, надо было передуреть, прийти в норму, уже потом являться к людям. А он пришел, затаив злость на вольных за то, что им выпала льгота не знать арестантского пайка…

Неожиданно Шематухин поймал себя на том, что, осторожно крадучись, движется к толстой березе. Подойдя к ней, он перевел дыхание и догадался, отчего ему стало не по себе.

Вокруг «Жигуленка» Еранцева ходил, изучающе присматриваясь, старший лейтенант милиции. Шематухин узнал его, это был Пивоваров, здешний участковый Жил он в Каменках, по служебной надобности наведывался раз в неделю сюда, на стройку, должно быть, в порядке надзора. Шематухин не боялся его, но и удовольствия от встреч с ним не испытывал. В прошлую субботу участковый, между прочим, с глазу на глаз расспрашивал Шематухина о Еранцеве. Кто да откуда, как себя ведет? Он, верно, интересовался и остальными, а все же Шематухин не дурак, он только притворился дураком, понял, что Пивоваров ищет впотьмах затерянный след и Еранцева прощупывает наугад. Шематухин никогда не докатывался до пособничества милиции и тогда на вопросы участкового отвечал невразумительно, так что Пивоваров, уезжая, не скрыл своего недовольства.

Шематухин долго, минут десять, наблюдал за действиями участкового, и, когда уже наскучило смотреть, на крыльце появился сам Еранцев. С какой-то сладкой тревогой Шематухин ожидал, что произойдет дальше.

Еранцев, сойдя с крыльца, направился к Пивоварову. Видно было, внимание участкового к машине ничуть не обеспокоило его. Он заметил, что старший лейтенант что-то соскабливает с буфера, опускает в стеклянную посудину, и, остановившись рядом с участковым, вроде даже начал помогать ему.

Шематухин, напряженно вытянув шею, следил за обоими. Его ошеломило это придурковатое спокойствие Еранцева. Если парень что-нибудь натворил, держится вот так — артист он, слов нет, большой! Шематухин строил разные догадки, разжигая в себе любопытство, сердце у него вздрогнуло и нетерпеливо заныло, когда разговор между Еранцевым и участковым как-то недобро разладился. Еранцев встал, нехотя полез в машину, и скоро из нее высунулась его рука с листком бумаги. Шематухин напрягся зрением, как если бы попытался придвинуть лист близко к себе и прочитать, что на нем написано. Чуда, однако, не случилось, и все же Шематухин успел определить, что бумага — не водительские права, не техпаспорт. Пивоваров долго вертел ее в руках, разглядывал на свет, один раз даже понюхал, потом, осторожно зажав двумя пальцами, чтобы не помять часом, вернул Еранцеву. Окончательно заскучав, участковый сел на мотоцикл, покатил по дороге в Каменки, ударами ноги подгоняя свою старую «тарахтелку».

Шематухин, столько времени ожидавший чего-нибудь особенного, почувствовал обиду, словно его обманули. Он вышел из-за березы, озабоченно и устало — пусть смотрят, какой он раностав — направился к навесу, собираясь огорошить людей известием об «аварии» на главной, в Каменках, подстанции. Опять проснулся в нем бес, дразнил и подсказывал, как отвести душу, но скоро перетянул его другой бес, подтолкнул в сторону Еранцева: узнай, чем дышит.

Еранцев сидел за рулем так неподвижно, с такими остановившимися в задумчивости глазами, что Шематухин раздумал его трогать. Но подойти и отойти совсем незамеченным не в его, Шематухина, натуре. Он поискал в памяти словцо, каким можно было бы расшевелить Еранцева, приготовился уже сострить насчет его постного хайла, и только в последний момент он, наклонившийся над дверцей, сделался посмирней.

— Че тут