Вода в озере никогда не бывает сладкой - Джулия Каминито

и вижу за спиной Андреа, он одновременно как ворон и как сова из сказки про Пиноккио, что решают, жив он или мертв; в висках у меня стучит, как от высокой температуры или солнечного удара, у Андреа, как обычно, ясное миловидное лицо, озорные глаза, бордовая рубашка, застегнутая на все пуговицы, он пытается разузнать, что нового, с кем я пришла, зачем, а потом спрашивает:

– Кто-то бросил камень в машину моего отца, попал в лобовое стекло, не знаешь, чьих это рук дело?

От него пахнет пряными духами – миндаль и древесные ноты, – он смотрит как бы поверх моей головы, словно ищет что-то, явно не меня, но никак не может сосредоточиться. Ирис растерянно смотрит на него, а затем ядовито заявляет:

– Это нас не касается, и вообще нам есть чем заняться. – И хватает меня за запястье.

Андреа не обращает на нее внимания, точно это просто тень, затем события начинают развиваться внезапно: я подхожу к Ирис, Андреа продолжает смотреть куда-то вдаль и морщится, как будто увидел пробегавшую мимо крысу, и тут кто-то спрашивает:

– Чего уставился?

Я оборачиваюсь и вижу лопоухого парня, у него жесткие волосы, виски сбриты под ноль, крохотные, близко посаженные глазки, голубая рубашка со стоячим воротником поверх джинсов, на запястье татуировка, он шагает, широко расставив ноги, как будто сидя верхом на лошади или же на капоте трактора.

– Чего уставился? – снова спрашивает он, и Андреа отвечает чисто, без диалектного акцента, что ничего он не уставился.

Я внимательно смотрю в лицо парня и думаю: я ведь не знаю, как его зовут, – а он резко, без предупреждения толкает Андреа в грудь, глаза у него пустые, а мы с Ирис прозрачные, как кристаллы, сквозь нас, как луч солнца, проходит образ того, что вот-вот произойдет.

Андреа спрашивает:

– Это ты бросил камень в стекло?

Парень отвечает отрицательно и хохочет.

– Тогда чего ты смеешься? – Андреа подходит к нему и снова получает толчок в грудь.

Ирис невнятно бормочет: «Перестаньте», – но ее никто не слушает, люди вокруг смотрят на нас, все ждут представления, фейерверков, как в день рыбной ярмарки, тогда я иду к парню и хватаю его за локоть, сказав:

– Завязывайте.

Он внимательно смотрит на меня и замечает:

– А я тебя знаю.

Вскоре мы оказываемся на улице, Ирис осталась в клубе, пообещав позвать Медведя и Грека, Андреа и лопоухий парень вызвали друг друга на бой, а если нужно подраться, то не в общественном месте, а назначить встречу, чтобы вынуть из ножен шпаги; будь у кого-нибудь из них перчатка, он бы точно бросил ее противнику с лицемерной дерзостью.

Я не смогла удержаться и потому пошла за ними, у меня чутье на неприятности, неординарные события, потасовки, мой дебютный бал вот-вот закончится, сценарий вышел слабеньким, мигающие огни остались на заднем плане, выпитый мохито превращает мою злобу в омерзение.

Парни угрожают друг другу, ушастый задира начинает говорить на диалекте, и я ничего не понимаю, он изрыгает незнакомые мне ругательства, они продолжают пихаться, три толчка – и Андреа уже почти стоит на пляже, противник пытается уронить его в воду.

Я кричу:

– Хватит!

Андреа смотрит на меня, выпучив глаза, слышно, как прибой накатывает на мелководье, поднялся легкий ветерок, по поверхности озера побежали крошечные волны, пленка, что образовалась за день от растворившегося в озере солнцезащитного крема, уже не позволит рыбам плавать у берега.

– Кристиано, это ты сделал! – снова набрасывается на него Андреа.

Парня зовут Кристиано, щеки у него раскраснелись, рубашка на груди наполовину расстегнулась, у него вид сильно перебравшего человека, он ощущает, что внешний мир, как гром, эхом отзывается в голове и раздражает его.

– Пойди остынь, – осаждает он Андреа, когда тот пытается броситься вперед, тогда я встаю между ними.

– Всем наплевать на твое стекло, придурок, – кричу я Андреа и пинаю его ногой.

Кристиано улыбается, словно это только начало всего, как окно, откуда открывается прекрасный вид.

* * *

Карлотта смотрит на свою кровать с детским постельным бельем, потом берет прозрачный пакет, в такие упаковывают хлеб, килограммовые буханки. Ее комната обставлена секционной мебелью: полуторная кровать, над ней аркой расположен шкаф, письменный стол из того же гарнитура, нежно-розового цвета, на нем лежат учебники, моток скотча, ножницы, если она вдруг передумает.

Карлотта открывает шкаф, рассматривает одежду, ее много, но нужно выбрать что-то одно. Она касается зеленого вельветового платья, но оно не по сезону, затем до другого, с кричащим цветочным принтом, – оно слишком вызывающее для такого случая. В глубине шкафа она находит платье, в котором принимала причастие, пышное, белое, наряд маленькой невесты.

Карлотта решает не переодеваться, остается в черных легинсах, облегающих бедра, широкой футболке с английской буквой S, символом Супермена; она снимает носки, на ногтях у нее красный лак, ей кажется, что он подходит к остальной одежде и к тому, что вот-вот случится.

Она садится на кровать, смотрит на брошенные в угол носки, берет в руки телефон, еще раз просматривает последние полученные сообщения, у всех один и тот же отправитель, в них одни и те же слова, те, что часто повторяются, потом отправитель меняется, номер уже не из телефонной книги, ведь его владелец не знает, кому отправляет СМС.

Широко распахнутые глаза, опухшие веки, и мир вокруг как будто двоится: два стола, две полки, два мотка скотча, две Карлотты. Одна из них сидит на кровати, вторая стоит у окна и с осуждением глядит на свою копию, она ненавидит в первой Карлотте все: волосы, кожу, грудь, вагину.

Мысли скачут и обрываются, завязываются узлами, сматываются в клубок, таблетки, которые она стащила у матери, начинают действовать, и Карлотта чувствует себя легкой, эфемерной, бестелесной, очертания предметов расплываются, она тянется за скотчем, время оборачивается назад, сворачивается кольцом, как и ее память, не сохранившая первых воспоминаний – о миге, когда она впервые увидела мир.

Ей вдруг кажется, что пакет дырявый, и она проверяет его, вертит в руках, надувает, точно воздушный шарик, трясет им, проводит по швам ногтями. Она не находит изъянов и путей к отступлению и снова берется за дело.

На дворе июль, по радио передают, что Сенат принял закон Босси – Фини о нелегальных мигрантах, что Савойя, наследники бывшего итальянского короля, вернулись в Италию, а Карлотта Сперати сидит в своей комнате, ей еще не исполнилось пятнадцати лет, она надевает на голову пакет, затягивает его на шее, обмотав скотчем несколько раз, чтобы не осталось зазоров, пакет надувается и сдувается в такт ее дыханию, ножницы остались на столе, ее глаза открыты, но все, что она видит, – белый потолок,