Хан с лицом странника - Вячеслав Софронов

— Поговорила я, наконец, с Третьяком. Он, оказывается, в отъезде был. От того и не видала пока. Значит, встретился он мне на дворе. Я как раз из амбара выхожу, мучицы у ключника взяла малость, а то своя уже на исходе. А он такой ловкач, ключник этот, начал меня зазывать в темноту, мол, там подальше от глаз любопытных, у него получше лежит, помол другой. Ну, я с дуру уши и распустила, иду за ним. Потом чую, не мучицу он вовсе ищет, а местечко укромное, чтоб на меня кинуться. И дышит тяжело так. Ты, Дуська, не слушай, не для твоих ушей это. А хотя, все одно, знать надо, какие ушлые мужики бывают на свете. Рано ли, поздно ли столкнешься, познакомишься. Может и лучше, когда от меня услышишь. — Она перевела дыхание, чуть отдышалась и продолжала с тем же жаром:

— Я это дело поняла, когда он меня уже за рукав схватил и поволок к себе. Ну, я рванулась. Он не пускает. Я тогда его мешком по башке и в двери. А навстречу воевода катит. Искал что ль кого. Меня увидел, остановился. "Украла чего в амбаре, или горит где? Чего несешься как угорелая?" — я и не знаю, чего ответить ему. Молчу. Дышу часто-пречасто. Тут ключник чертов выскакивает — нос в муке, бородища к небу задрана. Воеводу увидел, опешил. Тот и спрашивает: "Ты, Порфирий, мышей вместо кота ловишь теперь в амбаре? Вон как измазался. Мышку поймал, а она не по тебе оказалась. Совсем плох стал. Пора мне другого заводить, посноровистее". — Да как начал хохотать над ключником…

Едигир слушал, понимал лишь наполовину из ее рассказа. Но возбуждение Алены передалось и ему. Поднявшись на ноги, начал мерить горницу небольшими шагами, вслушиваясь, как постанывают половицы, если ступишь на самую середину. Ему нравился этот звук, напоминающий скрип лодки под сильным ветром. Но он и побаивался, что однажды половицы проломятся под его грузным телом, и он провалится вниз в подпол, куда частенько ныряла хозяйка за соленьями, хранящимися в тяжелых бочках.

За своими размышлениями он прослушал, что еще говорила Алена о своей встрече с воеводой. Она, заметив, с каким отсутствующим видом постоялец прогуливается по горнице, окликнула:

— Слышь, чего говорю, Василий, али не слышишь? — тот остановился напротив, поднял глаза, выражая внимание. — Воевода берет тебя к себе в охрану. Век будешь благодарен мне. Велел поутру до него прийти. Понял? Ему еще батюшка Амвросий про тебя чего-то там говорил. Уж чего он говорил не скажу, но воевода Третьяк о тебе сам первый спросил. Я только рот открыла, а он и спросил. Его тут в крепости все почитают. Не теснит никого, лишнего не спросит. Но и не спустит, коль виновен. Вон тем летом одного мужика пришлого тоже, хотел даже за воровство повесить. Но отец Амвросий упросил, отправили на варницу соль добывать. В цепях, правда. Алена частила дальше, спеша высказать все накопившееся, но Едигир уже думал о своем.

"Может и к лучшему, что от них уйду". Он все чаще стал поглядывать на Дусю и, засыпая, слышал запах женского тела, доносившийся до него из-за занавески на печи, где он спал, с трудом подавлял в себе желание, оставаясь лежать в неподвижности. Утром он вставал хмурый, с привычной головной болью, совершенно не выспавшийся. Если Алена уходила из дома, старался найти занятие во дворе, или шел к Тимофею, возившемуся на небольшом огородике за домом.

"Что я могу предложить ей? Своего коня и то нет. Вот, если бы пойти в набег, то обратно я вернулся бы с хорошей добычей. И одел, и обул бы ее. А так зайчишек ловить… То каждый может".

Гераську давно освободили из-под стражи и он уже несколько раз встречался в городе с Едигиром. Но вел себя так, словно и не знает его, проходил мимо, не поворачивая головы. Зато дружки его при встрече во всю старались вывести Едигира из себя.

— Бабий заступник, — говорили за его спиной, — нашел себе теплое место у Алены под подолом. От него и несет бабьим запахом. Аленин приживалец!

Но Едигир не обращал внимания на обидные слова, смысл которых не совсем доходил до него. "Аленин так Аленин, — думал он, — пусть будет так. Тронуть они меня все равно боятся".

На другой день он отправился на воеводский двор и долго ждал, когда Третьяк Федоров выйдет из своих покоев на крыльцо. Сперва мимо него торопливо пробежал, придерживая рукой саблю, Ефим Звягин, за ним несколько воинов при доспехах и с пищалями в руках. Судя по суете и спешке видно было, что все к чему-то готовятся, ждут каких-то перемен в городке.

Наконец, на крыльцо вышел и сам Третьяк Федоров тоже при сабле, неся в руке продетый через ремешок подвязки тяжелый шлем с насечкой на передней части. На насечку и смотрел Едигир, пока разговаривал с воеводой, но никак не мог разобрать на перевернутом вниз шишаком шлеме, что там изображено: то ли человек, то ли птица с крыльями.

— Нужен ты мне, — обратился к нему Третьяк, — хотел уж посылать за тобой. Разговор есть. По-нашему-то понимаешь немного, или толмача крикнуть? — Едигир кивнул головой, показывая, что поймет без толмача, — ладно, тогда пойдем в сторону, чтоб никто не помешал.

Они зашли за дом, где оказался большой огород и под старой березой стояла принесенная кем-то скамья, накрытая овчиной. Видать, воевода отдыхал тут в холодке, когда выпадало свободное время. Он тяжело опустился на нее.

— Мне отец Амвросий сказал тайно, что ты с сибирского града к нам пришел, с Кашлыка. Так ли это?

— Так, — согласился Едигир и в груди кольнуло острое воспоминание, казавшееся давно забытым, и ожгло, как уголек, попавший в рукавицу.

— Тогда большее спрошу. Правда ли, что ты там большим человеком был? Князем по-нашему.

— Да, — кивнул Едигир, — ханом был.

— О-о-о! Хан, говоришь! Проверить не проверишь, но и поверить трудно. Может немного загибаешь! — воевода для верности показал рукой и только сейчас заметил отягощающий руку шлем. Он снял его и поставил на скамью. Едигир теперь разглядел, что на лицевой стороне шлема очень искусно высечен на металлической пластине, приклепанной сверху, человек с мечом в руке. Сзади у него виднелись большие крылья, достающие до ног, и курчавые волосы, а также длинные одежды. Лишь доспехи на груди говорили о том, что изображен воин. И меч он держал твердо и уверенно. Видя, что собеседник его не собирается отвечать, воевода хмыкнул и продолжал.

— Ладно, пытать тебя не собираюсь. Но советую не говорить о том пока никому. Добра тем не наживешь, а народ у нас разный тута, как бы от рассказов твоих хуже не стало. Я и отцу Амвросию велел помалкивать. Да он и не особо разговорчивый у нас. Так что, считай, ты да я об этом лишь знаем. Алене не говорил про себя? — Едигир опять мотнул головой, не раскрывая рта. — Ну и ладно. Там ты хан, а у нас воин, как и все. Понял? А разговор у меня главный к тебе вот о чем. Ты, коль из лесов пришел, то лес получше многих знать должен. Сегодня с дальней варницы человек прибежал, беда у них. Налетели басурманы, человек сто, и кого порубили, кого в полон увели. Он один и спасся. Теперь, видать, сюда идут. Слушаешь меня? — обеспокоено спросил он, видя, что Едигир сидит, не выказывая удивления или беспокойства. Тот в очередной раз кивнул. — А вокруг нашего города, что Керкеданом зовется, этих самых варниц господ Строгановых еще восемь стоит в разных местах. На две, ближние, людей мы уже направили с упреждением. К двум дальним все одно не успеть, авось, сами выберутся, а Бог даст, и не найдут их басурманы. Еще четыре остаются, — воевода загнул короткие с рыжими волосами пальцы, — так говорю? Вот к ним-то и надо успеть. Они в болотных местах стоят и раньше чем за день до них не добраться. Дам тебе пяток человек на конях. Боле не могу. Людей и скарб, какой сможете, обратно вывези надобно. В драку не ввязывайся. То тебя касается. — Третьяк Федоров умолк, переводя дух и прислушиваясь к голосам, доносившимся со двора. Кто-то спорил, доказывая, что ему позарез нужен воевода. — Без меня шагу ступить не могут, — с раздражением выдохнул он, — чего молчишь? — обратился к Едигиру. — Берешься, или другого кого искать?