Происшествие в городе Т - Лев Брусилов

были большими доками по части бесед с такими людьми, как месье Пьер.

– Вне всяких сомнений, вы должны ее понюхать, – ласково сказал Фома Фомич. – Как же иначе можно узнать, чем она пахнет?

Месье Пьер жестом подозвал приказчика и велел ему понюхать перчатку, объясняя это тем, что у парня хороший нос. Если духи, которыми надушена перчатка, когда-нибудь были у них в продаже, приказчик их непременно узнает. После чего присовокупил:

– Очень хороший нос, у нас во Франции это большая редкость!

Сыщики никак не отреагировали на это замечание, потому что все внимание переключили на приказчика.

– «Импрессио», – едва потянув носом, ответил продавец. Это произвело на француза такое впечатление, что он не удержался и понюхал перчатку сам.

– Да, действительно «Импрессио»! – глухо согласился с приказчиком месье Пьер и добавил: – В Европе сейчас самый модный аромат.

– Эти духи есть у вас в продаже? – спросил тоном, требующим немедленного ответа, фон Шпинне.

– Да! – отсылая приказчика, ответил владелец «Бирото» и не без гордости заметил: – Этими духами только мы и торгуем, в соседних губерниях ничего подобного нет.

Он подвел сыщиков к полке, где одиноко, окруженный только собственными отражениями в узких, образующих нишу зеркалах, стоял невзрачный пузатенький флакончик.

– Это и есть «Импрессио»! – сказал парфюмер.

Какое-то время все трое молча стояли и смотрели на флакон с духами. Тишину нарушил фон Шпинне:

– Вы помните, кто покупал у вас эти духи?

– Конечно, это нетрудно, за все время мы продали только один флакон.

– Что так немного? – спросил Фома Фомич, он был искренне удивлен.

– Очень дорогие.

– Разве в Татаяре нет богатых людей? – в свой черед удивился Кочкин.

– Есть, – кивнул месье Пьер. – В Татаяре очень много богатых, в противном случае не было бы Кутумовской. Однако для того чтобы покупать «Импрессио», помимо денег нужно еще иметь вкус. А вот с этим у здешних богатеев очень и очень туго…

– И все же один флакон вы продали, а значит, надежда на то, что вкус появится, есть?

– Да, несомненно, – ответил владелец «Бирото», однако в голосе его не было оптимизма.

– Я надеюсь, – фон Шпинне подмигнул парфюмеру, – вы не будете скрытничать и назовете фамилию покупателя. Тем более интересно узнать того единственного в Татаяре человека, имеющего вкус. Ну же, кто он?

Месье Пьер замялся; внутренне он готовился заявить решительное «нет», но поскольку господа пришли из полиции, думал, как это «нет» сказать более деликатно.

– Видите ли, – месье Пьер вынужденно улыбнулся, – долг коммерсанта говорит мне… что я не должен называть своего клиента, это может повредить моей торговле.

– Да полно вам, месье Пьер. Разве может маленькая услуга, оказанная сыскной полиции, повредить такой замечательной торговле? Такому, – фон Шпинне обвел взглядом магазин, – такому крепко стоящему на ногах предприятию? Напротив, маленькая услуга поможет вашему предприятию. Да и потом, мы вас не выдадим, и вы себя не выдадите. Так откуда станет известно, что вы нам помогли…

– И у стен есть уши. Так, кажется, говорят у вас в России, – бросил парфюмер.

Все же до чего неприятен этот фальшивый француз. Фон Шпинне насупился и отошел в сторону. Его место перед месье Пьером тотчас же было занятно Кочкиным, который повел дело по-другому:

– Боюсь, господин французский коммерсант, вы до конца не понимаете сложившейся ситуации и того, кто мы такие. Мы очень занятые люди, крайне занятые. Вынуждены по прихоти какого-то не в меру зазнавшегося лавочника терять свое драгоценное время. Может быть, вас ввела в заблуждение наша вежливость и вы по простоте своей приняли нас за ягнят? – После этих слов Кочкина Фома Фомич хмыкнул. – Так вот, вы ошиблись, многоуважаемый француз, мы не ягнята, мы волки. И хочу особо отметить, волки голодные! – Кочкин сделал шаг вперед и, странная вещь, хоть они с парфюмером были приблизительно одного роста, со стороны складывалось такое впечатление, что океанский лайнер надвигается на шлюпку. – А жив ты только потому, что волки не питаются падалью! Довольно ломать комедию, мы спрашиваем последний раз, кто купил духи «Импрессио»?

Мы не знаем доподлинно, был месье Пьер французом или нет, да это и неважно, важно другое. Мы точно знаем, кем он не был. Месье Пьер не был героем. Почувствовав, что часовой механизм терпения гостей отсчитывает последние секунды и через несколько тик-так раздастся чудовищной силы взрыв, который разметет в клочья и его самого, и с таким трудом выстроенный магазин, месье Пьер капитулировал, со вздохом ответив:

– Духи купила Сладкая женщина.

Глава 28

«Сладкая женщина»

«Сладкая женщина» – так в Татаяре прозвали вдову сахарозаводчика Лесавкина, бывшую инженю московских императорских театров, лет семь тому назад приехавшую с бродячей труппой в Татаяр играть во французских пьесках добрых и доверчивых девушек, да так в Татаяре и оставшуюся. Театральные подмостки, на которых, скажем правду, инженю не блистала, тем не менее помогли этой дешевой актрисе (определение родственников сахарозаводчика) окрутить старика Лесавкина. Однажды Лесавкин посетил представление, сказывали, Мольера. Купец мало понимал в актерской игре, баловство одно, но в полной мере оценил, как и подобает купцу, внешние дары инженю: ширину бедер, величину груди. Был этими дарами очарован и ошеломлен. Сделал несколько дорогих подарков, от которых актриса, забыв приличия, визжала с такой силой, что посадила голос и была лишена возможности выходить на сцену. Но это ей было уже не нужно. В один из вечеров Лесавкин, по-старчески дребезжа, предложил ей обвенчаться.

Так она и стала миллионершей Лесавкиной – «Сладкой женщиной». Чего, если говорить честно, никто не ожидал.

Недолго сахарозаводчик предавался счастью в обжигающих объятиях молодой жены. Спустя пять месяцев после свадьбы, в один из дней середины августа, грибной год был, сразу же после обеда старику вдруг сделалось дурно, пошла горлом кровь, и он вскорости умер. После сахарозаводчика осталось завещание, составленное по всем правилам, комар носу не подточит, где черным по белому было записано, что все свое состояние, все до последней полушки, он оставляет жене.

Оставшиеся при своем родственники миллионера, которых всегда много у богатых покойников, затеяли было процесс, мол, отравила актриска гадостная нашего дорогого дядю и дедушку, грибами отравила. Чувствуя поживу, налетело стряпчих. Были даже двое из столицы. Уверяли, обнадеживали родственников, дельце это им устроить, что из реки напиться. Были этим стряпчим большие деньги плачены, однако процесс не пошел. Проведенное вскрытие показало, что не ел старик Лесавкин в тот день грибов, да и вообще грибы не жаловал, а умер от старости, ведь такое, согласитесь, случается даже с очень богатыми людьми.

К Лесавкиной фон Шпинне решил идти один. Кочкина отправил в сыскную, а сам не спеша пошел вверх по Кутумовской, туда, где в маленьком проулке над клубящимися липовыми кронами возвышалась острая крыша лесавкинского дома, выстроенного, как утверждали знатоки, крепко, но бестолково.

Фома Фомич подошел к дому, оценивающе осмотрел, подивился чудовищному смешению стилей, которые были представлены весьма широко: от раннего традиционализма до псевдоклассицизма. Сколько же может быть комнат в этой архитектурной опаре? Входная дверь была огромной, как ворота в пакгаузе, и снабжена модной по тем временам штучкой – кнопкой электрического звонка.

Увидев латунную, отливающую мутноватым медовым блеском кнопку, фон Шпинне нажал на нее. В глубине дома маленький молоточек застучал по чугунной тарелочке.

Тяжко, со стоном, точно тысячу лет ее никто не открывал, отворилась входная дверь. Подчеркнуто вежливый, хрящеватый старик-дворецкий протяжным, будто завывание ветра в печной трубе, голосом осведомился у посетителя, что ему угодно. Фома Фомич сказал, что ему угодно видеть госпожу Лесавкину.

– Как о вас доложить?

– Полковник фон Шпинне, начальник губернской сыскной полиции, – четко, словно диктовал очень важное письмо, ответил Фома Фомич.

Лесавкина приняла гостя в кабинете. Надо сразу сказать, от тех бесшабашных театральных времен в ней ничего или почти ничего не осталось, вдова сильно изменилась.

Когда фон Шпинне, провожаемый дворецким, вошел в кабинет, вдова сидела за огромным дубовым столом, который был давным-давно куплен