Исчезание - Жорж Перек

Партизанские действия заставили англичан уйти из Албании, и Альбин переключился на местных жителей. Предпринял девять-десять «инспекций»; увы, в стране, где индустриализация еще даже не началась, налетчикам светили лишь худющие бараны да деревенщина без всяких надежд на выкуп.

А тем временем куш уменьшался, и Альбин был вынужден искать иные средства.

Близ «Гибели на Лине» имелась равнина, где цвел белый мак. Увидев в этих диких плантациях перспективу величайшей наживы, Альбин выпытал у аптекарей рецепт лауданума, а затем, в результате сушки и фумигации, вывел весьма приличный терьяк, а на следующей стадии извлек и саму квинтэссенцию.

Тем не менее (как знают даже малые дети) все усилия тщетны и за квинтэссенцию не выручишь и гривны, если нет механизма для ее дистрибуции. А существующий канал сбыта — связывающий Анкару с Балканами, далее, через пункты Бар, Сплит и Пула, переправляющий груз в Римини, а там, уже мелкими партиями, в Милан, всемирный центр бизнеса — принадлежал мульти- или даже мега-«синдикату» (двум десяткам крупнейших картелей Мафии, представленных такими заправилами, как «Маленький Цезарь» или сара di tutti capi, Лаки Лючани, Джек-Танцующий мальчишка, Мейер-Лански, Чарли Счастливчик, Банни Пулеметчик и девять-десять мандатариев из других менее влиятельных структур).

Расчетливый Альбин сразу же себе представил, чем рискует, задумывая внедриться в сей тесный круг. Действуя хитрее и вместе с тем смелее, решился на демпинг: связался в Милане с уличными дилерами, имевшими связь с картелем, и уступил им партию за весьма заниженную цену.

С развитием бизнеса преуспевающий Альбин начал присматривать себе ассистента для учета трафика, так как квинтэссенция ехала из «Гибели на Лине» на машинах, прибывала в устье Бренты на баркасах, а в Милан сплавлялась на шаландах.

Наведя справки, Альбин вышел на типа из Тираны; как ему сказали, жулик был ушлым и вместе с тем казался надежным, щепетильным, внимательным; схватывал все с трети намека, имел интуицию и фантазию. Жулика звали — читатель уже наверняка угадал, а если нет, значит, читал без внимания, — разумеется, жулика звали Мутус Липпманн!

Итак, папа Хыльги (вызвавшей безумную страсть Дугласа Хэйга) был близким приятелем злейшему неприятелю Августа и всеми фибрами души ненавидел англичан!

— Кстати, — перебил разъяснения Августа Антей Глас, — а кем была мать Хыльги?

дающая выверенный курс бакса ($) и передающая суждение Владимира Ильича, касающееся американских к/картин

Фатальная встреча случилась через двенадцать месяцев, — рассказывал далее Август. Мак и бизнес расцветали; Альбин купался в грудах злата и как паша кутил в цитадели. А невдалеке снимался фильм, и в нем снималась американская звезда Анастасия. Альбин, пусть и прекратив антибританские набеги за неимением британцев, не забывал ненавидеть всех wasp (англы, саксы, юты, фризы), включая американцев. Разведав, где разместилась снимающая фильм группа, нетерпеливый Альбин тут же учредил карательный рейд.

Альбин приказал девяти надежным бандитам взять ружья, базуки, динамит, гремучую ртуть и напалм и, пустив вперед мастифа (зверь так и рвался с цепи), ринулся карать.

Банда прибыла к месту расправы в сумерки. Июньский закат еще пылал. За день земля накалилась, с наступлением тени спала жара, спустился мрак, гарантируя низкие температуры.

Прибывшие каратели увидели на спуске к реке три ангара (для съемки в искусственных интерьерах) и разбитый на берегу лагерь. Актеры размещались в девяти вместительных караванах, девятый был заказан для Анастасии. Застав съемки в разгаре (как раз снимался заумный кадр, изнуривший и режиссера, и ассистента, и ассистентку режиссера, так как, невзирая на все усилия и бесчисленные дубли, из кадра все время выпадали как минимум два статиста из пяти). Альбин двинул силы вперед, требуя жечь все, убивать всех, крушить всласть, а сам приблизился к прицепу, где дремала звезда.

Бандит зашел в узкий будуар, где все предметы навевали чувственную негу, где все вещи взывали к усладам любви: мягкие диваны, тяжелые шпалеры, зеркала, затемненные ради причуды, а не из ханжества. Эфир был насыщен сексапильными духами. Абажур рассеивал мягкий свет.

Альбин пересек амурный будуар; затем, раздвинув тяжелые, украшенные сусальными кистями и шнурами гардины балдахина, спрятался за складку занавеси. Альбин ждал, считая минуты, и дурел, вдыхая пряный душистый запах.

Затем явилась Анастасия. Актриса сняла белый в черную крапинку халат из шелка, стянула чулки, сжимающие бедра, и, — храня на шее нить жемчуга, удерживающую крупный адамант, — вытянулась на диване, с придыханием мурлыкая.

При виде дивы, являющей сие пленяющее зрелище, Альбин замер.

Мерным дыханием вздымалась упругая грудь, ей в такт изгибались линии тела.

В смущающем сумраке, затеняющем лазурью лепную белизну, Анастасия предлагала себя: нагая, мягкая и млеющая.

В нежнейшем эпителии зиял карминный разрез прекрасных губ, гладких, влажных, блестящих.

— Ах, Анастасия, — шепнул истерзанный желанием Альбини засверкал глазами, как Великий Пан, — мне сердце разят все стрелы Амура!

И тут же, на месте, в пылу экзальтации, дабы выразить хвалу прекраснейшей Анастасии, Альбин придумал лэ в духе «Песни Песней»:

Стать ее, галера, данная мне для плаваний дальних, как бригантина, как каравелла, чьи паруса я истреплю ветрами;

Кудри ее, шелк и сатин, как быстрых ланей и серн стада;

Лик ее, снежная белизна; виски ее — между тернами лилия, а ланиты ее, душистый румяный цветник, выделяющий мирру текучую и фимиам, как айсберг, тающий в жарких ветрилах страсти, меня изнурившей;

Уши ее — ракушки витые для устриц и мидий, лесные вьюнки, чьи изгибы изведаю я, кружа и вращаясь;

Ресницы ее, вибрация века, мигание мига, а над ними — две триумфальные арки, две дуги как изящные крылья у радуги;

Глаза ее — кладезь хрусталика и зиянье зрачка в блеске иссиня-черных маслин;

Губы ее — алая лента, и любезны уста ее, как граната разрез, веселы, как брызги вина для услажденья уст иссушенных, и сладки, как мед, истекающий на язык;

Зубы ее — лен, лунь и лед, как шерсть у грудных ягнят, вылезающих из купальни;

Язык ее — пурпур, краплак и рубин, кармина лагуны, и лабиальный лепет, куда я кидаюсь, как в жидкую бездну;

Шея ее — башня из лилий, тальк, нить жемчуга с брильянтами, как узда, мне сдавившая шею;

Руки ее — флаги на мачтах, вехи любви, разящая медь, канаты и реи, чей скрученный жгут мне пыл усмирит;

Кисти ее — пятипалые звери, как шебек или бутр, как сампан иль фелука, снесенные бурей, капризным теченьем наших измаянных тел;

Спина ее — берег, намыв, мель песка, гладкий шельф, равнина, чью гладь разрывают укусы желанья;