Бегство охотника - Дэниел Абрахам

Море. Необъятное как ночное небо, но заполненное чем-то. Живой, осознающий себя и окружение поток скользил все дальше. Рамон нырнул вниз, он опускался все глубже, пока не оказался над самым узорчатым дном, а оно шевельнулось и уплыло — спина левиафана, размером не уступавшего городу, и все же ничтожно малого по сравнению с этой бесконечной бездной. А потом и он сделался бездной.

Рамону снилось течение. Лишенные смысла существительные обретали значение и снова забывались, оставшись позади. Ощущения, такие существенные, как любовь или сон, пронизывали его, не оставляя за собой ничего, кроме ужаса. Небо сделалось океаном, и поток заполнил собой все пространство между звездами. Он следовал этому течению сотни тысяч лет, он плыл среди звезд, беременный нерожденными еще поколениями, в поисках убежища, места, обещающего безопасность, где его не нашла бы погоня, где он смог бы укрыться и исполнить свое предназначение. И все это время за ним гнался кто-то неутомимый, неуловимый, кто-то черный и зловещий, и этот кто-то взывал к нему голосом, ужасным и одновременно манящим. Рамон пытался не слушать его, не позволять ему тащить себя обратно. Красота потока, его мощь, глубокое, беззвучное обещание — он пытался занять свой ум этим, не думая о преследователе, который тянулся к нему своими щупальцами, мертвыми и все же сочащимися кровью. Одни мысли об этой твари придавали ей сил; страх перед ней материализовывал ее.

А потом, все еще во сне, что-то схватило его. Могучий порыв швырнул его неизвестно куда — назад, в сумрачное адское место, откуда он пытался бежать.

Картина резко изменилась. В пепельно-сером небе над ним висело серое мертвое солнце. Это место было его домом, местом его рождения, его истоком — тем же, чем является ледник выбегающим из него рекам. Сердце его сжималось от ужаса; он знал, что сейчас произойдет — и не знал этого.

Его окружали чужие формы, почти родные ему — как после интимной близости. Огромное белое существо, что сидело в яме и наставляло его перед началом охоты. Маленькие голубоватые очертания яиц кии, из которых никому уже не суждено проклюнуться. Махадии с желтой каемкой и наполовину выросшие атаруи, с не распрямившимся еще хребтом. (Ни одного из этих слов Рамон прежде не слышал, но откуда-то их все-таки знал.) Все невообразимо юные, раздавленные, безжизненные. Он был Маннеком, афанаи своей когороты, и все эти мертвые, что терзали его, погибли по его просчету. Его таткройд остался неисполненным, и все эти прекрасные создания превратились в иллюзии из-за того, что ему не удалось вынести бремени истины.

С горечью, не уступавшей той, что испытывал когда-либо Рамон — сильнее, чем когда умерли его отец и мать на Земле, сильнее, чем ранила его первая, безответная любовь, — он начал пожирать мертвых, и с каждым принятым в себя трупом он делался все менее реальным, все более ойбр и грешным, все более проклятым.

Однако им не было конца. С каждым поглощенным им крошечным тельцем те убивали еще тысячу. Визжащая чернота, преследовавшая его в полете, начиналась здесь, словно он выпустил ее на волю из заточения и не мог теперь загнать обратно, оборачиваясь бесконечным кошмаром. Эти пожиратели, безразличные к течению, враги. Они видели огромные, похожие на валуны тела, слышали странные, трубные, возбужденные бойней голоса, видели едва вылупившихся малышей, сокрушаемых массивными машинами. В воздухе парили похожие на хищных птиц корабли.

Я знаю этот корабль, подумал Рамон. Только Рамон, не Маннек. Я летел на таком корабле.

С криком — и его криком, и Маннека — Рамон проснулся. Маннек склонился над ним, поднимая его своими длинными руками. Рамон так и не понял его выражения — то ли заботливости, то ли злости.

— Что ты натворил? — прошептал пришелец, разом сделавшись на порядок менее чужим… просто потерянным, перепуганным и одиноким.

— Да, гэссу, — пробормотал Рамон, почти не понимая, что говорит. — Противоречие первого порядка! Очень плохо.

— Тебе не полагалось использовать сахаил подобным образом, — сокрушенно произнес Маннек. — Тебе не полагалось пить из моего течения. Ты отдаляешься от человека. Это угрожает осуществлению нашей функции. Ты не будешь делать этого вновь, иначе я накажу тебя!

— Эй, — возмутился Рамон. Тряхнув головой, он немного пришел в себя. — Это ведь вы сунули мне в шею эту гребаную штуку! Я-то тут при чем?

Маннек поморгал своими странными оранжевыми глазами и как-то скис.

— Ты прав, — произнес он, помолчав минуту-другую. — Твой язык допускает ошибочные толкования, однако твое соучастие в моем течении не было намеренным. Недосмотр допустил я. Я нездоров и поврежден, иначе я не утратил бы контроля за сахаилом. Тем не менее это не снимает с меня вины.

Его голос удивил и даже озадачил Рамона. Оставаясь гулким, скорбным, он приобрел еще какие-то нотки: сожаление и страх, настолько явные, что Рамон не мог списать их на свое воображение. Он даже подумал, не пропускает ли сахаил еще каких-нибудь сигналов из мозга пришельца. Ощущение было как от общения с плачущим мужчиной. Он неловко пожал плечами.

— Да не бери ты в голову, — буркнул он. — Ты ведь это тоже не нарочно.

— Ты не должен больше отклоняться, — почти просительно произнес Маннек. — Твой разум извращен и неправилен. Таков, каким ему полагается быть. Ты должен перестать отклоняться от человека. Ты не будешь более интегрироваться со мной. Мы подождем еще здесь, а потом выследим его. Ты не должен более отклоняться.

— Ладно, не буду. Не переживай. Я все еще извращен и неправилен.

Маннек не ответил.

Ночь вокруг них постепенно вновь наполнялась звуками: звери и насекомые, напуганные их голосами, возвращались к своему обычному пению, ухаживанию и охоте. До Рамона вдруг дошло, что другой Рамон, если находится не слишком далеко, знает, что ему не удалось убить своих преследователей. Впрочем, для этого ему необходимо было находиться совсем близко, а сон Рамона и Маннека не тревожил никто, кроме jabali… противные сны не в счет. Другой Рамон не преминул бы воспользоваться шансом напасть на них во сне — наверняка не преминул бы, — значит, он все-таки не так близко. Он все еще таился где-то там, в лесу, и его еще предстояло искать. Однако теперь Рамон знал, что охота идет не только на него.

— Серебряные энии, — нерешительно произнес Рамон. — Здоровенные, похожие на валуны твари.

— Те-Кто-Пожирает-Малых, — подтвердил Маннек.

— Вот, значит, от кого вы скрываетесь.

— Лучше, чтобы это не воздействовало на твое функционирование, — заметил Маннек. — Это не должно наносить ущерб твоим действиям.

— Не отвлекаться, я понял. Но кто, как не я, объясняю тебе, что значит быть человеком. Так что поверь мне, если ты скажешь, это поможет.

— И без того имело место уже слишком много вовлечения… — начал было Маннек, но Рамон перебил его:

— Я уже узнал достаточно для того, чтобы только и делать, что задавать вопросы. Люди — они пытаются понять смысл вселенной. Они складывают про нее рассказы, а потом смотрят, угадали или ошибались. Это наше любимое занятие. Ну, например, я типа подумал, что в той гребаной горе есть что-то необычное — и ведь угадал, правда? Так что если ты мне расскажешь, я, может, и перестану мучиться любопытством. А если не расскажешь, мне ничего другого просто не останется.