Tresor Ее Величества. Следствие ведет Степан Шешковский - Юлия Андреева

– Языка хочешь лишиться, батя? – гневно зашипел он в лицо Андрея Ивановича. – Вынуждаешь певчего в измене признаться? Да если только… нас же всех в ссылку на вечные времена! В Сибирь на старости лет захотел?!

– Правду хочу выяснить, – Ушаков с силой оттолкнул от себя пасынка. – Шкурин сказал, что бурятку готовили для высокопоставленного лица, Айдархан – девка Разумовского, он ее с детства знал, так отчего же не предположить, что все эти годы ждал, когда цветочек распустится.

– А Лестока, а Позье он с какой стати тогда вызывал?

– Медикус должен был определить, что девица созрела его шишку шлифовать, а ювелир… ювелир мог быть нужен для изготовления ей по такому случаю памятного подарка, утренний дар вполне в духе этого красавчика.

– О чем это вы смеете шептаться за моей спиной, да еще и когда Алексею Григорьевичу дурно? – Елизавета выглядела взбешенной.

– Не смейте, – прошипел Апраксин Ушакову и тут же склонился перед императрицей в придворном поклоне.

– Матушка, мне кажется, придется рассказать Андрею Ивановичу по поводу Айдархан, а то он, поди, опять меня обвинит, – слабым голосом попросил Разумовский.

– Тебя, мой друг, никто ни в чем не обвинял, не обвиняет и впредь обвинять не посмеет. – Лицо Елизаветы раскраснелось, рыжая прядь выбилась из прически, но было понятно, что она нисколько не сердита на своего любимчика и действительно даже не допускает мысли о его связи с Айдархан. – Ничего объяснять не стану, – она сделала нетерпеливое движение рукой, и явившиеся на помощь Разумовскому слуги и медикусы покинули кабинет. – Скажу только, что вы совершенно правы, идея устроить жизнь Айдархан у влиятельного вельможи полностью принадлежит мне. Я хоть и требую от своих девушек целомудрия, но Айдархан воспитана при дворе, и правильнее, чтобы она продолжала привычный ей образ жизни. Замуж ее, безродную, никто не возьмет, титул ей давать курам на смех, а так… Теперь о ее девственности раз и навсегда: Айдархан была девственной, об этом свидетельствовал лейб-медик Лесток, и позже мы приняли меры, благодаря которым, даже если бы кто-то и попытался взять Айдархан силой, ничего бы у него не вышло. Великий князь назвал ее японской принцессой, а я эту самую восточную красавицу хотела превратить в дивный подарок для знатного и благородного человека. Но только подарок этот не должен был оказаться подпорченным, оттого и строгости.

Если бы всего этого не произошло, я бы уже вручила эту драгоценную награду тому, кому она предназначалась, и горя бы не знала.

– Все равно не понимаю, как вы могли быть уверены, что принятые вами меры защитили бы Айдархан от… посягательств? – Апраксин казался растерянным.

– Позже объясню. – Ушаков пихнул его кулаком в спину. Оба вельможи с такой поспешностью склонились перед императрицей, что в воздухе повисли облачка дорогой ароматной пудры.

– НУ И ЧТО же вы поняли об этой Айдархан? – поинтересовался Шешковский, едва только Ушаков и Апраксин пересказали ему итог встречи с Ее Императорским Величеством. Перебравший накануне, он старался прикрывать рот платком, но все равно перегаром от него несло, точно от выгребной ямы. Заметив это, Ушаков попросил молодого человека отсесть к окну, куда специально для него слуга поставил графин с водой.

– А действительно, ты ведь мне так и не рассказал. – Апраксин только что сменил парадный камзол на обыкновенный с деревянными пуговицами. Оказывается, где-то в Тайной канцелярии пасынок Ушакова держал свои вещи. Впрочем, когда самому Шешковскому понадобилось явиться ко двору в Преображенском, Ушаков ведь получил в Приказе кафтан, сшитый как будто бы точно на Степана. На собственные средства еще неизвестно когда бы молодой человек смог позволить себе что-нибудь подобное, а впрочем, и не стал бы, не высокого полета птица. Куда ему по балам, пирам, куртагам шастать? Рылом не вышел.

При мысли о балах сердце Степана сжалось жгучей болью, а образ прекрасной точно сказка Фредерики отдалился, сделавшись похожим на утреннюю туманную дымку на воде. Дыхни – растает. А ведь он еще надеялся добиться ответного чувства. Как? Не ждать же, что принцесса снизойдет до презренного дознавателя, или, как говорят в преступных кругах, «шарика». Не потому, что он веселый и круглый и им можно играть словно в мяч, хотя и бьют, случается, пинают, шпыняют кому не лень. Шарик – от слова «шарить». Всю жизнь ему бежать по следу, расспрашивать, разнюхивать, копаться во всякой дряни, нет, не по себе лебедя выбрал, не пара она ему, даже если Ушаков будет таскать его на все приемы. А может, и вправду попросить, что ему стоит? Вот кафтан же есть. А он – Степан – человек при деле, галантному обхождению худо-бедно обучен, языки опять же знает. Подучится чему нужно, а в результате получит возможность хотя бы изредка видеть ее, слышать, как шуршит ее платье, как цокают каблучки пражских расшитых туфелек.

Степан закрыл глаза, и послушное его воле воображение нарисовало картину тайного свидания. Вот он в дорогущем шведском парике идет по темным, пустым залам дворца царицы, что у Царицына же луга, сворачивает по знакомым коридорам к малому двору Петра Федоровича, к гостевым покоям, в которых проживают Фредерика с матерью. Гулко цокают подбитые железом ботфорты, такие высокие, что просто ног в коленях не согнуть. Лунный свет сочится из незашторенных окон, щедро заливая призрачным светом навощенные драгоценные паркеты, так что кажется, будто бы идешь по воде, нет, по лунному сиянию. Степан старается ступать тише, шпага лишний раз не звякнет. Лунные лучи плотными потоками протекают сквозь окна, разделяя залу на полосы света и тьмы. И вдруг видит ее. Тонкая фигурка Фредерики в широких, должно быть, ночных одеждах робко шагнула из тьмы, в колдовской свет, сделавшись от этого еще более нереальной.

– Ко мне ли ты пришел, Степушка? Меня ли искал? – без акцента промолвила принцесса.

– К тебе, божественная! – Шешковский рухнул на колени, поздно соображая, что негнущиеся ботфорты нипочем не позволили бы проделать такой маневр изящно. Впрочем, чего только не сделаешь в собственной фантазии. – Всю жизнь такую, как ты, искал. Не прогневайся.

– Таких, как я, больше нет. Напрасно искал, добрый молодец, – звонко рассмеялась Фредерика.

– Тебе одной желаю служить, тебе жизнь посвящу! – потянулся к ней Степан. – Один поцелуй и…

– Гляди, Андрей Иванович, а наш Шешковский, похоже, закемарил.

– Очнись, орясина! – Ушаков отвесил Степану искрометную оплеуху. – Не умеешь пить, не позорился бы.

Шешковский встряхнулся и, бормоча извинения, уставился на Андрея Ивановича. Эх, знал бы Ушаков, какое благодеяние может оказать своему подчиненному, насколько для него это важно, уж точно не стал бы кочевряжиться и уважил. Потому как от него – от Степана Шешковского – ничего плохого, окромя пользы, быть не может. Ибо не ради амурного махания рвется он в святая святых, а исключительно из рыцарских самых чистых и невинных побуждений. Все, что ему надо от принцессы, – это возможность ее видеть. Просто видеть, слышать ее голос, просто знать, что на свете есть девушка, прекрасней которой не может быть. Каким бы счастьем было провести свою жизнь простым караульным у ее дверей, Степан бы с радостью поменял свою неспокойную, но такую интересную жизнь за право защищать Фредерику от мельчайших посягательств и однажды, возможно, погибнуть, сразившись с коварными врагами и не пропустив супостатов к своей богине.