Семь миллионов сапфиров - Денис Калдаев

Я лежал на втором ярусе нар, подложив правую руку под голову, и следил за растущими каплями на потолке. Я боялся думать об Ионе, потому что будить память о ней представлялось мне священнодействием, и было бы тяжким грехом вспоминать ее здесь и сейчас, в грязной вонючей камере. Это было бы совершенно немыслимо. Я насчитал ровно тридцать семь видов смерти и возжелал уйти во сне, как Дориан, чтобы утром меня обнаружили словно спящим, с лицом, полным мирного вселенского блаженства.

Вдруг верзила завыл, гулко, протяжно, схватился за голову и стал раскачиваться на табуретке. «Мама… мама… я потерял маму…» – и начал молотить кулаком стену, отчего моментально его раскровил. Должен сказать, я никогда не видел его раньше, вероятно, он совсем недавно приехал в Фарфаллу, за пару дней до ареста.

Он вел себя точно запуганный ребенок. В камеру ворвались охранники, быстро угомонили его и сказали, что нам невероятно повезло и процедуру «метки» проведут только завтра, так как их чертов аппарат «накрылся медным тазом» после того, как с утра, пытаясь перевыполнить план, выжгли глаза почти трем тысячам агнцев. Весь оставшийся день сосед молча лежал на своем матрасе, свернувшись в позу огромного эмбриона. Он дрожал всем телом, как щенок на сильном морозе, и хлюпал носом. Я пытался с ним заговорить, но он не реагировал.

На следующее утро нас по очереди отвели ко врачу, похожему на тучного пингвина, и он, не мешкая, провел процедуру. Меня привязали ремнями к какому-то устройству, похожему на школьный микроскоп, окуляры которого крепко прильнули к глазам. Мне приказали смотреть в центр картинки, на маленькую белую яхту, и меньше чем через минуту мои радужки стали черны как эбеновое дерево. Это было совсем не больно, но в воздухе нестерпимо запахло жженым волосом, отчего у меня случился приступ рвоты.

Полдня я проспал, и мне снился кошмар. Опять мои скрытые страхи, мои обманутые надежды не давали мне покоя: сон точно даровал мне шанс все исправить, спасти Иону. Он был таков: будто я иду по лесу, огибаю огромные сосны и ищу ее. «Ио!» – пытаюсь кричать, но словно онемел, и речь моя безмолвна. Давно уже сбился с тропы, иду напролом сквозь густые кусты, в какой-то слепой уверенности. И вот уже бегу, непонятно куда, а в груди появляется давящее чувство бессилия, чувство, что могу не успеть, что до катастрофы остаются считаные секунды.

И вот я ее вижу – в едва уловимом просвете между соснами мелькает ее серое платье. Я вне себя от радости. Она спасена! Я мчусь к ней и только в этот момент замечаю в своей руке алый шелковый платок, свернутый в трубочку. Вздрагиваю. Он превращается в тонкую струйку крови, скользящую по предплечью: словно в кулаке раздавили гроздь рябины. И вдруг просыпаюсь.

Меня разбудило сопение верзилы, я открыл глаза и обнаружил, что он сидит в полуметре и сверлит меня блестящими черными глазами, похожими на отполированные пуговицы. От неожиданности я отпрянул, и он вдруг отпрянул тоже – видимо, настолько большой психологический эффект нес в себе выжженный взгляд. Отвращение, страх, неприятие – автоматически переносятся на личность такого человека, а потому эта процедура, без сомнения, была предложена поистине гениальным злодеем.

Но между мной и соседом антипатии не возникло. Верзила наклонился ближе и сказал, что эти ублюдки схватили вчера его мать и он поклялся отомстить, любой ценой. Я ответил, что понимаю его – я тоже потерял самого близкого мне человека. Он вопросительно глянул на меня, и я рассказал ему все про смерть Ионы. А потом про этот ужасающий сон, после которого я проснулся в ледяном поту. Верзила встал в полный рост, обреченно вздохнул и на секунду зажмурился. И тут-то все произошло.

– Иона… Редкое имя, – пробасил он и вдруг спросил: – Вы знаете Оскара Шарма?

– Да, это мой хороший друг, – растерянно ответил я, не понимая, к чему он клонит.

Он немного подумал.

– И давно вы виделись?

– Позавчера вечером.

Верзила подошел к окну, и решетка расчертила на его лице солнечные квадраты.

– Вчера по дороге сюда я познакомился с ним в вагоне. Он говорил про какой-то бумажник, а еще про Иону. Думаю, вам нужно срочно встретиться, – и посмотрел на меня как на родного брата.

На следующий день нас повезли в Самшир, чтобы влить нашу горстку из двух сотен человек в многотысячную Колонну. Это было феноменальное столпотворение, пик фанатизма Эры Анализа. Колонна агнцев, окруженная военным конвоем, двигалась через площадь Науки, через самое сердце Эйорхола, направляясь в специализированные поселения.

Караван медленно полз, являя народу людей «падшего» класса «А», глаза которых, помеченные огнедышащим лазером, были черны, как вороньи крылья, черны настолько, что взгляд в толпу инстинктивно приводил в ужас. Создавалось впечатление, что Правительство целенаправленно демонстрирует эйорхольцам этих людей, именуемых агнцами, чтобы подчеркнуть свою безграничную власть, устрашить, но возвысить остальных граждан государства, ибо все познается в сравнении. Это было показательное шествие.

Я флегматично брел по правому краю и выискивал взглядом Оскара, вероятность встречи с которым фактически равнялась нулю. О каком еще бумажнике говорил верзила? Что Оскар хотел мне передать? В недрах моей души зародилась какая-то неуловимая кроха надежды, которая могла бы разрешить вопрос: «Зачем кому-то понадобилась смерть Ионы?»

Меня окружали исключительно «социально опасные» личности, к коим принадлежал и я. Кто внес нас в этот немыслимый список? Ходили слухи, что в него попадали люди с запасом времени меньше года, но это был далеко не определяющий фактор.

В Колонне шли хмурые женщины с европейскими чертами лица; китайские мужчины в выцветших панамках; славянки с грустными глазами; удивленные мексиканские дети в маленьких соломенных шляпах; испуганные африканки с шоколадной кожей и белоснежными бусами на шее; негры с татуированными плечами; тысячи мужчин неопределенной национальности; целые и разрозненные семьи; ребенок, отнятый у матери; сестра от брата; даже прекрасные леди с плачущими детьми, завернутыми в клеенки или кухонные «вафельные» полотенца…

Агнцы. Несчастные агнцы.

Все шли и украдкой переглядывались. Многие были в пунцовых ушибах, ссадинах, а некоторые даже перевязаны кровавыми бинтами. Какой-то бедолага, словно наблюдая перед собой невидимого собеседника, картавым голосом рассказывал ту самую историю про то, как Люциус пытался утопить свою родную дочь. Стоило ли ему верить? Хоть это и было столь похоже на то, что однажды поведала сама Иона, знакомые нюансы этого рассказа все равно ужасали меня.

Колонна тянулась бесконечным конвейером, и не было ей конца. Если несведущего человека спросили бы, что общего между всеми этими людьми, он и за тысячу лет не нашел бы ответа на поставленный вопрос, ибо впервые за всю историю человечества классовое расслоение общества происходило не по внешним признакам, а по внутренним. Человечество шагнуло на новую ступень дискриминации, оставив позади признаки расы, цвета кожи, пола и нации. Ключевым фактором была дата Х, которая как дамоклов меч нависла над агнцами. Полчища эйорхольцев вышли на улицы, чтобы поглазеть на невиданное – на проклятых людей, на презренных изгоев.