Семь миллионов сапфиров - Денис Калдаев

Никогда еще я не видел столько грусти в его глазах!

– Не спеши хоронить себя, – сказал Оскар. – У меня для тебя кое-что есть.

Он пошарил в кармане, вытащил небольшой кожаный бумажник размером с ладонь и протянул мне.

– Я не имею права молчать.

И он рассказал, что же произошло с ним после нашей последней встречи в Фарфалле.

Тот августовский вечер ничем не отличался от других вечеров, но, когда Оскар поймал уже нескольких хариусов, которые теперь нарезали круги в низеньком цинковом ведерке, поплавок, дремавший на глади озера, вдруг резко нырнул. Опытная рука Оскара моментально подсекла рыбину, его сердце на секунду замерло, и он начал ее вываживать.

К великому разочарованию моего друга, трофеем оказался всего лишь тяжелый бумажник, насквозь пропитанный влагой и украшенный зеленой тиной. Вероятно, он плыл в толще воды и умудрился наскочить на острый крючок. Оскар неохотно вытащил его из воды и намеревался бросить в ближайшие кусты, ибо не горел желанием поживиться за счет человека, потерявшего портмоне. Это противоречило мировоззрению буддиста. Однако загадочное любопытство, не свойственное ему доселе, все же заставило расстегнуть кожаную вещицу, вылить оттуда полстакана мутной воды и изучить содержимое.

Оскар нашел лишь несколько пластиковых карт и заламинированную визитку оранжевого цвета с тиснением: «Франц Гилберт». Чуть ниже: «Ньюханд». Но это было далеко не все. Внутри также находилась какая-то размякшая записка, вложенная в потайной кармашек, но поначалу мой друг не обратил на нее внимания. Он с минуту вертел в своих смуглых руках пойманный трофей, как вдруг неодолимая сила заставила его снова открыть застежку и достать мокрую записку.

Безусловно, Оскар не знал этого человека. Но может, на записке указан адрес этого Франца Гилберта, и тогда ему можно будет вернуть законную собственность? Оскар осторожно развернул слипшийся клочок бумаги, напряг слепнущие глаза, и – удивительное дело! – чернила, расплывшиеся от воды, еще не достигли предела нечитаемости, каждая буква воспринималась однозначно, а потому Оскар с легкостью прочитал содержимое записки, которое обожгло его огнем ужаса.

«Все гениально и просто, почтенный мой. Требуется убрать девушку по имени Иона же Софен. 23 августа, 15.17. Фарфалла.

P. S. Мы поступаем исключительно в ваших интересах».

Снизу красовалась маленькая круглая печать – синяя заглавная литера «Л», которую словно разморило от влаги. Оскар знал, что каждый человек, от агнца до долгожителя, никогда бы не спутал ее с любой другой, и никто ни под каким предлогом не согласился бы сотворить подделку, ибо это была личная печать от перстня легендарного сатрапа Эйорхола – великого Люциуса Льетта.

Как же я был близорук.

Мне стало очевидно, что убийцей был Франц Гилберт, а заказал Иону ее родной отец. Боже мой. Но сначала агент предложил именно мне пойти на преступление. Я долго обдумывал эти рассуждения, я мозговал их, разжевывал, пытаясь осознать случившееся. Внутри меня гремела чертова Музыка, однако я был рад ей. Равнодушный ранее, теперь я постоянно думал о Люциусе.

Я был полон желчи. Во мне вспыхнуло чувство мести, настолько сильное, будто моя любовь к Ионе переродилась в это страшное желание. Я принял за чистую монету все свои домыслы. Как же легко обвинить во всех бедах другого человека! Мне повсюду мерещились глаза Люциуса, огромные и черепашьи, дряблая золотистая кожа, улыбка в уголках рта… Мои руки сами сжимались в кулаки, а ногти вонзались в ладони. По правде сказать, я совершенно не понимал, зачем он поступил так нечеловечно, я не понимал, каким же сверхъестественным образом Гилберт оказался в Фарфалле – я многого тогда не понимал.

Оскар покинул меня и уехал к своей тетке Сати, которая умирала от болезни Рю в восточном городке Мале. На прощание он подарил мне маленькие песочные часы. «Отныне время – твой лучший друг, – сказал он. – Но всегда поступай разумно». Больше я никогда его не видел, впрочем, как и Родриго, Амаду, Пабло и других добрых людей.

Надвинув на лоб кепи, чтобы не выдать себя полиции, я направился прямиком к Арктуру же Софену. Арктур встретил меня радушной печальной улыбкой. Он выглядел так, словно постарел с нашей последней встречи на десять лет. Он уже знал, что Ионы больше нет с нами, и эта новость подкосила его на корню.

– Анализ не ошибается, – повторял он как заведенный.

Глаза его стали безжизненны, волосы окрасились в пепельный цвет, а щеки глубоко ввалились, отчего он походил на живого мертвеца. Арктур даже не заметил мои черные радужки, лишь молча выслушал о моих подозрениях и назвал меня сумасшедшим. Я не спорил.

Одних предположений было недостаточно. Даже неопровержимые факты подвергались сомнению, ибо я чувствовал острейшую необходимость заглянуть в душу убийце, в его глаза, чтобы полностью удостовериться в своих скороспелых выводах. И тут – как гром среди ясного неба! Арктур сказал, что по головизору транслируется Прямая Линия с Правителем.

– Но это вряд ли поможет. В прямой эфир невозможно попасть, – добавил он рассеянно.

Меня переполняла злоба, и я сразу же включил канал. Люциус стоял, окруженный свитой из министров, щебечущих как птицы-говоруны. Я уставился на него, меня всего перекосило. И пусть я сотни раз представлял его тем днем, картинка сбивала с толку: невозможно было поверить, что этот человек действительно мог совершить столь подлый поступок.

Я удивленно разглядывал ненавистное мне лицо, лучащееся светом, мягкую улыбку и решительный взгляд, который совсем не подходил этому лицу. «Он добр и любит каждого из нас», – выплыли из памяти слова торговки дынями. «Люциус Льетт – наша поддержка и опора», – чей-то приятный бас из самширской юности. Неожиданно у меня появились мысли, яркие, неподвластные мне образы, как я заживо сдираю с него кожу. Я видел, как обнажаются красные пучки мышц, нити артерий, белые веревки сухожилий. Я слышал его крики о помиловании и чувствовал свою усмешку… Как же непросто оказалось выгнать из головы эти вещи! Я закрыл глаза и сделал несколько глубоких вдохов.

На связи была женщина с плаксивым голоском, просившая за своего сына-насильника. Я поморщился и набрал номер, указанный на экране. Конечно, вероятность того, что я попаду в эфир, была попросту ничтожна. Я понимал это. Чуткие протяжные гудки, и оператор спросил меня, какой же вопрос я хочу задать.

Без всяких колебаний я выпалил, что меня интересует проблема повышения пенсий для почетных агнцев. Мне сказали ждать, и в трубке зазвучала мелодия моего любимого Баха. Арктур, равнодушный ко всему миру, раскуривал сигару и монотонно раскачивался в плетеном кресле. Его кот бросал на меня ленивые неодобрительные взгляды.

Прошли тяжкие минуты ожидания, показавшиеся мне часами, и я вдруг попал в прямой эфир. Вот и настал тот момент, который решит все! Арктур так и замер в своем кресле. Первым делом я действительно задал актуальный вопрос о пенсиях и приготовился слушать. Люциус охотно отвечал, забираясь в непролазные дебри рассуждений, но я оборвал его на полуслове.