Пьесы - Юрий Александрович Буряковский

всякую мелкую нечисть. Да, Сергей, гордился я даже тем, что особняком жил, не замарался, считал — не тут моя жизнь, честь и война… Говоришь: бой выигран… Выигран! (Кивнул на дом). А Василек — убит… Где фронт в нашей жизни сегодняшний, где ты?..

Из дома выходят  д о к т о р  и  Т о н я.

Д о к т о р (Тоне). Не казните вы себя, милая. Никто тут уже не помог бы. (Всем). Виновные, значит, задержаны?

Ж е л е з н я к. Не все, не все… (Снова раскрывает ладонь с дробинкой). Одна дробинка не убивает, правда, доктор? (Всем). Ну, а если даже одна, но слишком долго сидит в душе человеческой? Подлая… С ядом? А у нас других дел по горло, не видим ее в себе, не замечаем!.. Что же нам сделать, как жить, чтоб никогда, нигде больше не случилось такое? Что делать сегодня, завтра? Каждый день, каждый час?

1965 г.

НОЧЬ ПЕРЕД ЧУДОМ

Диалоги

В этой короткой истории, которая длится ровно столько же, сколько само сценическое действие,

С е р а ф и м а  Н и к о л а е в н а

встречается с тремя людьми.

Это —

П о э т,

Х и р у р г  и

Г е о л о г.

Все три воображаемые встречи происходят в новогоднюю ночь.

Единственное пожелание автора: играть их надо, как совершенно реальные, с той же достоверностью и яркостью, с какой они возникают в сознании героини пьесы.

Спектакль идет без антрактов.

В нашем городе, на западе Советского Союза, истекают последние часы старого года.

На разных широтах планеты Новый год входит в дома, где раньше, где позже. Тут уже подняли бокалы с заздравными тостами, там торопливо завершают последние приготовления, а где-то еще делают последние праздничные закупки. И всюду свои мечты, надежды, загады на будущее…

Разноязычная перекличка радиостанций мира.

Вразнобой бьют часы, колокола, куранты: семь, девять, а еще восточнее — одиннадцать.

И над всей землей на множестве наречий — голоса телефонисток, мелодичные, грассирующие, гортанные, напевные. Они вызывают столицы стран и маленькие деревушки, ищут и находят друг друга многомиллионные города и поселки, затерянные в сибирской тайге, американской саванне, азиатских джунглях, сплетаются, спорят, звучат в унисон отрывистые фразы — поздравительные, радостные, вопросительные…

Из хаоса голосов наконец выделяется и становится отчетливо слышным только один, резкий, требовательный: — Москва? Москва, старшая? Я — Днепровск. Почему так плохо даете Тюмень? Семь ярлыков у меня! Семь! (Смягчаясь). И я поздравляю. Чтобы все сбывалось! Смотри же — продвинь. (Уже отвечая кому-то). Да, слушаю, я — Днепровск…

Голос пропадает, и на открытой, затемненной до сих пор сцене зажигается свет.

Праздничная лирическая музыка. Потом она под сурдинку будет звучать в квартире Серафимы Николаевны.

Метель. Десятки, сотни светящихся праздничных окон. Одни уходят в бескрайнюю перспективу, другие обступают со всех сторон одно, крупно выделенное окно, в котором видна празднично убранная елка.

«Четвертая» стена комнаты с этим большим, ярко горящим окном быстро поднимается вверх.

ДИАЛОГ ПЕРВЫЙ

Выдвинутая вперед и слегка наклоненная к зрительному залу сценическая площадка. Высветленная часть комнаты с тем же большим окном. На его фоне елочка с гирляндой электрических разноцветных лампочек, — они зажгутся только в третьем диалоге. Низкий торшер, треугольный журнальный столик с цветочником, два приземистых кресла-«скорлупки». Телефон на длинном шнуре. Где-то угадывается звучащий радиоприемник.

На одной стене — гравюра (лесной пейзаж под ветром) и свисающий побег плюща в подвесном цветочнике. Две-три книжные полки. На другой стене — в рамке большой фотографический портрет человека средних лет в солдатской фронтовой гимнастерке с орденами и медалями на груди, явное увеличение с любительской карточки. И броская цветная фотография Женьки. Рослый, привлекательный смеющийся парень в ярком спортивном свитере с лыжными палками в руке.

В комнату порывисто входит красивая, стройная женщина. Ей сорок семь — сорок восемь лет, но выглядит она сейчас много моложе. Это  С е р а ф и м а  Н и к о л а е в н а. Она в своем самом нарядном костюме, в модных туфлях. Свежая парикмахерская укладка волос.

С е р а ф и м а (облегченно вздохнув). Уф, наконец-то Женька собрался и побежал. Бог мой, сколько можно драить штиблеты, вывязывать галстук и утюжить щеткой чуб?! (Немного смутившись). Какая же ты, однако, злюка, Серафима! И как тебе не терпелось скорее остаться одной… Мальчик впервые помчался встречать новый год в кафе «Клятва Гиппократа» со своей избранницей — прекрасной юной гиппократкой. Все у твоего сына впервые! Счастливый возраст. Теперь — звонить! (Стремительно направляется к телефону, несколько раз набирает номер).

Слышны гудки «занято».

Этот чертов аэродром! Когда только там бывает свободно? (Отыскивает в записной книжечке другой номер, набирает его).

Гудки «занято».

И в справочную междугородней не пробиться. Всем сегодня непременно нужно куда-то звонить! (Повторяет свои попытки).

Гудки «занято».

(Взволнованно ходит с телефоном по комнате, волоча за собой шнур). Нет, нет, ничего не могло случиться. Он прилетит, непременно прилетит. Зимой, в такую метель, это все естественно. Самолет сильно опаздывает, сидит себе где-нибудь в Свердловске или Куйбышеве, не дают погоды, и Петр бегает то к синоптикам, то к дежурному. Ни за что не признаюсь ему, что как ненормальная вскочила на рассвете, что шесть часов прождала на аэродроме… Но почему же не было обещанной телеграммы о вылете из Тюмени? Почему? (Приносит вазу с яблоками, два фужера, бутылку вина, ставит все на столик, не слишком умело раскупоривает бутылку). Точно знаю, как все это будет! Он войдет без нескольких минут двенадцать, плечистый, веселый, заснеженный и помолодевший. С протянутыми ко мне руками. А я мгновенно включу лампочки на елке и встречу его на пороге с двумя бокалами, полными вина. (Снова и снова набирает один номер, затем другой).

Гудки «занято».

Точно знаю, и что он скажет в первую же минуту: «Я прилетел за тобой, Симушка. Два дня на сборы! Сверх праздника начальство ничего не подарило». А я отвечу ему, как в своем последнем письме: «Хватит тебе бродяжить в тайге. Теперь это — твой дом. Здесь все ждало тебя столько лет, Петр!» Он будет просить, доказывать, настаивать…

Резкий и неожиданный — именно потому что такой долгожданный — звонок междугородней.

С е р а ф и м а (выключает радио и поспешно хватает трубку). Тюмень? Да-да, заказывали Сургут. Давайте, давайте же! Не класть трубку? (Ждет, нервничает). Тюмень, Тюмень! Сургут? Наконец-то! Как плохо слышно… Алло, алло, Сургут! Квартира Криворучко? У телефона сосед?! Скажите, будьте так добры, Петр Ефимович вылетел вчера в Тюмень? (Сдерживая раздражение). Спрашивает… знакомая. Опять все куда-то пропало… (Дует в микрофон, стучит по рычагу). Да-да, из Днепровска. Передаете трубку дочери? Ты, Оленька? Да, я, Серафима Николаевна… Не понимаю, Оленька, не понимаю. Что с папой? Нет, не понимаю. Несчастье?! Как, как? (Испуганно вскрикнула