С открытым сердцем. Истории пациентов врача-кардиолога, перевернувшие его взгляд на главный орган человека - Сандип Джохар

Как и Форсман, Соунс был слегка безумен. Даже в эпоху, когда врачи жили своими исследованиями, он неизменно возглавлял списки энтузиастов. Он систематически работал до полуночи и курил в лаборатории катетеризации, удерживая сигарету стерильным пинцетом. Затем, вместо того чтобы пойти домой к жене и детям, он менял белую грязную рубашку, поддетую под халат, на свежую и отправлялся в находящийся поблизости отель, чтобы выпить. Медсестры и секретари прятались от него в дамской комнате. Вскоре, догадавшись об этом, он колотил в дверь всякий раз, когда у него было дело, требующее их сиюминутного внимания. Как и Форсман, Соунс был резким и склонным «наезжать» на окружающих. Как и его великий предшественник, Соунс перескочил через этап экспериментов на животных и начал сразу с демонстрации на людях. Как и у немца, у него хватило наглости – а возможно, и удачливости, – чтобы стать первым.

Коронарные артерии отходят от аорты, главной артерии тела, чуть ниже аортального клапана. В 1950-х годах кардиологи, опасаясь вводить катетер прямо в коронарные артерии, в огромных объемах вводили контрастный краситель в корень аорты, надеясь, что часть его затечет в коронарные артерии и позволит рассмотреть их на рентгене. Такой «неизбирательный» подход был, скорее, видимостью исследования, предтечей полноценного, и редко давал содержательные снимки.

Одним октябрьским утром Соунс готовился ввести контраст в корень аорты для подготовки двадцатишестилетнего мужчины к проведению операции на открытом сердце, когда катетер случайно проскользнул из аорты в правую коронарную артерию. Во время своей ординатуры я узнал, что благодаря изгибу аорты ввести катетер в правую коронарную артерию даже проще, чем этого избежать. Соунс тоже знал об этом, а потому всякий раз, когда катетер проскальзывал мимо цели, он вытягивал его на несколько миллиметров, чтобы вернуть в аорту. В отличие от прошлых случаев, в этот раз его ассистент наступил на педаль подачи контраста прежде, чем Соунс успел вернуть катетер в аорту, и закачал в правую коронарную артерию пациента 50 кубиков рентгеноконтрастного красителя.

В письме одному из своих коллег Соунс так описывал этот судьбоносный случай:

«Когда введение красителя началось, я с ужасом наблюдал за тем, как затемняется до непрозрачности правая коронарная артерия, осознав, что катетер по-прежнему находится у ее основания Я обежал вокруг стола в поисках скальпеля, чтобы открыть ребра пациента и дефибриллировать его прямым приложением пластин К счастью, он по-прежнему пребывал в сознании и отреагировал на мою просьбу покашлять. Когда он сильно кашлянул три или четыре раза, его сердце снова забилось».

Позже он писал:

«Поначалу я чувствовал лишь невероятное огорчение и облегчение оттого, что нам удалось предотвратить последствия ужасного происшествия. Спустя некоторое время я задумался: могло ли это происшествие указывать нам на возможность разработки новой методики, в которой мы так нуждались?»

Методика Соунса называется «коронарная ангиография» – покрашенная контрастом кровь в коронарных артериях позволяла отследить ток крови и обнаружить точное расположение атеросклеротических бляшек.

«В ту ночь я понял, что у нас в руках наконец-то оказался инструмент, с помощью которого можно было изучить анатомию болезни коронарных артерий», – сказал Соунс. Тем не менее, как часто и бывает в медицине, диагностика была лишь первым шагом к лечению болезни. Прежде чем была разработана эта «панацея», после открытия Соунса миновало почти два десятилетия.

Тем временем ученые сосредоточились на улучшении нехирургического лечения пациентов, переживших сердечный приступ. В 1961 году Десмонд Джулиан, ординатор кардиологии Эдинбургского Королевского медпункта в Шотландии, опубликовал первый труд о пользе содержания переживших сердечный приступ больных в специальных отделениях кардиореанимации. «Во многих случаях, когда остановка сердца сопряжена с острой ишемией миокарда, она поддается лечению сердечный ритм пациентов с острым инфарктом миокарда отслеживался электрокардиограммой, подключенной к системе сигнализации», – писал Джулиан. До изобретения такой системы наблюдения за состоянием пациентов многие из переживших сердечный приступ неделями лежали в дальних палатах терапевтических отделений, вдали от трезвонящих телефонов и бурной деятельности постов медсестер; считалось, что в тишине и спокойствии их сердце скорее восстановится. Это вроде бы безвредное пренебрежение имело трагические последствия. Старшее поколение кардиологов, заставших эту эпоху, рассказывало мне, что, приходя на утренний обход, при заборе крови они с печальной регулярностью обнаруживали одного или несколько кардиологических больных тихонько умершими в ночи.

Как и в других отделениях кардиореанимации, в Бельвю было предостаточно ЭКГ-мониторов, отслеживающих сердечный ритм пациентов. Под рукой всегда были дефибрилляторы и прочее оборудование для сердечно-легочной реанимации. Соотношение медперсонала и пациентов было примерно 1:3, а иногда и вовсе 1:2.

Однажды утром в начале моей ординатуры женщина средних лет на третий день после сердечного приступа впала в состояние желудочковой фибрилляции, тех самых хаотичных сокращений, что убили обоих моих дедушек. Она хорошо себя чувствовала и с нетерпением ждала возможности вернуться домой, единственной ее жалобой было то, что от одного из датчиков-наклеек аппарата ЭКГ у нее чесалась кожа. Потом она завалилась набок, глаза закатились до белков, лицо посинело, как старый синяк. Если бы я вскрыл тогда ее грудную клетку и взял в руки ее содрогающееся в фибрилляциях сердце, оно на ощупь напоминало бы пакет с червями.

Я вышел в коридор и потребовал ручной фибриллятор. Тут же один из врачей на подхвате прибежал и дважды сильно ударил пациентку в грудину – этот прием называется «прекардиальный удар», и иногда он может остановить фибрилляции; в то утро он нам не помог.

Мы подложили под пациентку доску и начали непрямой массаж сердца. Когда нам привезли дефибриллятор, я приложил пластины к ее костлявой груди. Нам хватило одного разряда в 360 джоулей. Она дважды кашлянула, ее пульс восстановился, и она сделала глубокий вдох. Широко открыв глаза, она повернула к нам голову и недоуменно посмотрела на нас, не понимая, почему вокруг нее все бегают. Она понятия не имела, что мы только что спасли ее от гарантированной гибели. На самом деле ее соседка по палате была куда более травмирована произошедшим. Покачиваясь взад-вперед в своей койке, она тихонько попросила меня задернуть разделяющую палату занавеску.

* * *

Получается, что в начале 1960-х годов кардиологи представляли себе, как выглядит обструкция коронарных сосудов. Умели ли они ее исправлять? Хирурги уже умели обходить перекрытые сосуды в ногах и сердце при помощи венозных трансплантатов, взятых в других частях тела. К сожалению, операции по шунтированию были чреваты тяжелыми осложнениями и непозволительно высокой постоперационной смертностью. Именно тогда группа фанатичных приверженцев кардиохирургии решила заняться поиском способа создания новых каналов для прохода крови, которые бы шли не вокруг заблокированного участка, а сквозь него.

Одним из этих энтузиастов был Чарльз Доттер, рентгенолог в Орегонском университете. На конференции 1963 года в Праге он предсказал, что ангиографический катетер может быть «больше чем просто инструментом диагностики. Если подойти к его использованию с воображением, он может превратиться в важный хирургический инструмент». Доттер, также известный в отдельных кругах как «Безумный Чарли», был необычным человеком: скалолазом, орнитологом и наркоманом-амфетаминщиком. Для процедур он использовал гитарные струны в качестве направляющей проволочки, а во время конференций с помощью паяльной лампы делал в своем отельном номере кустарные катетеры из тефлоновой трубки.