С открытым сердцем. Истории пациентов врача-кардиолога, перевернувшие его взгляд на главный орган человека - Сандип Джохар

На конференции Американской кардиологической ассоциации в Майями, проходившей в том же году, Грунтциг представил результаты первых четырех проведенных им процедур коронарной ангиопластики. В своей иконоборческой манере он докладывал о полученных им данных (под бурные аплодисменты), при этом он был обут в сандалии. После его доклада расчувствовавшийся до слез Мейсон Соунс, к тому моменту сражавшийся с раком легких, сказал одному из своих коллег: «Мечта сбылась[52]».

После долгих лет работы без признания Грунтциг стремительно превратился в одного из самых известных кардиологов в мире. В 1980 году, через три года после проведения первой в истории коронарной ангиопластики, он перенес свои исследования в Университет Emory в Атланте, штат Джорджия. На протяжении следующих пяти лет он способствовал популяризации процедуры ангиопластики, проведя приблизительно две с половиной тысячи этих процедур.

Вера кардиолога в изобретенную собственноручно процедуру была настолько сильна, что он однажды позвонил ординатору из кардиологии с просьбой провести ему коронарную ангиографию. Грунтциг залез на стол в лаборатории катетеризации в 5.00 часов пополудни, прошел процедуру, а потом поехал за своей женой, чтобы к 7.00 вечера быть на рождественской вечеринке своего отделения. К слову, его коронарные сосуды были в полном порядке.

Процедура Грунтцига ознаменовала начало эпохи интервенционной кардиологии. В 1980 году Маркус Девуд с коллегами с помощью ангиограммы продемонстрировал, что у пациентов во время сердечного приступа возникают тромбы, нарушающие кровообращение в коронарных сосудах. Это открытие вскоре привело к изобретению разрушающих тромбы препаратов и дальнейшей доработке процедуры ангиопластики, позволившей лечить с ее помощью острый инфаркт миокарда. В 2001 году, когда я начинал заниматься в ординатуре, коронарная ангиопластика уже превратилась в обширный бизнес. Однажды вечером я в окровавленной форме вбежал в кабинет Берта Фуллера, доброжелательного председателя больницы Бельвю. Он, как обычно, был одет в свой любимый бордовый свитер и штаны, которые ему были малы как минимум на два размера. Мы вышли прогуляться, обсуждая мою работу в лаборатории катетеризации. На улице у больницы Бельвю прошел снег, и на тротуаре собралась снежная жижа. «Мы так мало понимали, – покачав головой, сказал Фуллер, когда мы стояли в очереди за кофе у фургончика. – Когда я начинал, катетеризация сердца использовалась только при непроходящей боли в груди. Теперь это абсолютно рутинная процедура».

Сегодня на планете ежегодно проводится порядка семи миллионов процедур ангиопластики, из которых миллион приходится на одни только США. В 1994 году Управление по контролю за продуктами питания и лекарственными средствами одобрило выпуск коронарных шунтов – малюсеньких металлических пружинок, которые сегодня используются в подавляющем большинстве процедур ангиопластики для удерживания раскрытых артерий в таком состоянии. В начале двадцать первого века шунты стали покрывать химическими препаратами, препятствующими образованию рубцовой ткани. Первым из использованных препаратов стал рапамицин – антибиотик, обнаруженный в почвенной плесени на острове Пасхи, который предотвращает деление клеток. Сегодня большинство используемых в США шунтов обрабатываются рапамицином или схожими препаратами, что практически исключило проблему скарификации тканей во время шунтирования.

Из проведенного на самом себе эксперимента в маленькой операционной в Эберсвальде катетеризация сердца превратилась в невероятно прибыльную индустрию с доходностью, исчисляющейся миллиардами долларов.

К сожалению, Грунтцигу не довелось увидеть кардиологическую революцию, в которой он сыграл столь важную роль. Он и его вторая жена, учащаяся резидентуры, умерли 27 октября 1985 года, когда частный самолет разбился с ними из-за шторма над сельской местностью в Джорджии. Ему было сорок шесть лет. Этот год стал трагедией для интервенционной кардиологии. Последствия курения настигли героев этой сферы медицины. Мейсон Соунс умер от метастатического рака легких; Чарльз Доттер, как бы это ни было иронично, умер из-за осложнений после операции коронарного шунтирования.

Старик медленно зашел в мой кабинет в клинике. Он снял шляпу и опустился в скрипучее виниловое кресло. Я видел его и раньше, в последний раз – около двух недель тому назад. Он никогда не выглядел так плохо, как сейчас.

Этот бородатый, истонченный годами старик в винтажном костюме и котелке, придававших ему волшебную ауру персонажа водевиля, подался вперед: «Одышка становится все сильнее, – сказал он хриплым голосом, чем-то похожим на голос Боба Дилана. – Те лекарства, что вы мне прописали, не помогают».

Его звали Джек, и он был одним из тех, на ком такие пионеры кардиохирургии, как Лиллехай, оттачивали свои навыки в 1950-х годах. Когда он был еще ребенком, ему хирургическим путем вылечили один из клапанов сердца. Тогда еще не существовало аппарата сердечно-легочного кровообращения, и хирург мизинцем отодвигал стенку правого желудочка, чтобы восстановить подвижность уплотненного из-за врожденного порока сердца клапана.

Операция прошла успешно, но с годами клапан стал подтекать, из-за чего сердце Джека ослабло и увеличилось, как растянутый воздушный шарик. Теперь его сердце перекачивало кровь менее эффективно, работая лишь на 30 % от нормальной мощности. Он начинал задыхаться, сделав всего пару шагов. Несколько недель тому назад он упал по дороге на третий этаж, и соседям пришлось на руках донести его до квартиры.

Вцепившись в мои руки, словно в перила, Джек доковылял и с трудом залез на стол для осмотра. Я вставил в уши резиновые наконечники стетоскопа. Его наполненные жидкостью легкие потрескивали, как хлопья для завтрака Rice Krispies в миске с молоком. Я надавил пальцами на его отечные ноги, и на них остались небольшие вмятины. Я попросил его снять рубашку, чтобы послушать его сердце. Тогда-то я и заметил нечто, закатанное в желтую майку и прикрепленное к его груди, словно талисман.

– Что это? – спросил я у него.

Он снял этот предмет и передал его мне.

– Это мой магнит, – ответил он. Магнит был обернут изолентой и весил, наверное, полтора-два килограмма. Я помахал им рядом с металлической тележкой, стоящей у моего стола. Моя рука вздрогнула, а затем магнит притянуло к металлу.

– Он тяжелый, – заметил я. Он кивнул, соглашаясь. – Зачем он вам?

Магнитное поле расширяет кровеносные сосуды, объяснил он мне. (Об этом я не знал.) Он сообщил мне, что на самом деле магнит оказывает на тело целый ряд положительных действий.