Если ты найдешь это письмо? Как я обрела смысл жизни, написав сотни писем незнакомым людям - Ханна Бренчер

Из письма выпал ярко-голубой чек. Либби чернилами вывела на нем сумму в 100 долларов. Вложение, как она выразилась, в то, чем однажды станут любовные письма. Может быть, она все это время верила в «большее».

Я несколько минут сидела неподвижно, пропитываясь тишиной, царившей в центре до открытия. Держа в руках ярко-голубой чек, я думала о Нейте и об ангелах, о которых он писал. Как он был прав, считая, что они есть повсюду и помогают нам устоять, когда мы готовы упасть и разбиться! Либби совершенно точно была одним из таких ангелов.

«Клуб ди Джульетта» («Клуб Джульетты») – это реально существующее место в Италии, на родине шекспировских Ромео и Джульетты, куда каждый год приходят тысячи писем. Все они адресованы Джульетте, девушке, хорошо знающей, что такое сердечная боль.

Как гласит легенда, люди начали писать и оставлять письма Джульетте у местной достопримечательности, считающейся ее гробницей. По почте стало приходить так много писем, что решено было создать офис, укомплектовать его пятнадцатью секретарями (которые, я полагаю, обладают великолепным почерком), чтобы они могли отвечать на послания. Секретари занимаются этой работой бесплатно. Город оплачивает почтовые расходы. И – да, каждое из шести тысяч писем, ежегодно приходящих в «Клуб Джульетты», получает ответ.

Я была заперта в Бронксе и регулярно проверяла свой почтовый ящик, находя в нем марки от незнакомцев, подбадривавших меня. Но мне нужна была поездка в Италию, чтобы встретиться с моими двойниками, такими же девчонками, как я. Мне нужно было, чтобы кто-нибудь появился у меня на пороге с билетом на самолет и со словами: «Вот, поезжай, потусуйся с секретарями «Клуба Джульетты» и посмотри, как они работают. Послушай их рассказы. Выясни, как начать писать лучше».

Мне нравилось воображать себя членом их клуба или, по крайней мере, потерянной сестренкой, оказавшейся за тысячи миль от них. Если бы мне представился шанс встретиться с любой из этих женщин, я задала бы ей вопросы, беспрестанно вертевшиеся у меня в уме. Как вам удается не бросать это, не терять свежесть взгляда и языка? Неужели вам никогда не хочется остановиться?

Вот что происходило в середине ноября. Примерно сто первых писем пошли хорошо. Я упивалась новизной. Но когда число их достигло почти двух сотен, я начала терять драйв, сбиваться на неоригинальность. Мне было интересно, как другие справлялись с такого рода ситуацией. Каждая душевная травма, попадавшая в мой почтовый ящик, была уникальной, но мне было трудно оценивать эти письма и отвечать на них с такой же долей оригинальности. Люди заслуживали того, чтобы получать от меня лучшее, а у меня не всегда было это самое лучшее, чтобы его отдать.

Оглядываясь назад, я вижу, что это было самое прекрасное, что могло со мной случиться. Должно было накатить это желание сдаться и бросить все, чтобы я смогла по-настоящему понять, что такое преданность и обязательства. Полагаю, теперь я начинаю понимать, почему это слово – обязательства – в сегодняшнем мире кажется несколько устарелым и неубедительным. Потому что настоящая преданность – полное участие без надежды дать задний ход – не всегда оказывается такой, как ты предполагала. Часто она – слезы и приказ себе: продолжай. И напоминание себе о том, что ты – не центр вселенной и не всегда можешь выбрать капитуляцию.

Так что я продолжала двигаться вперед и писать. Я смотрела на каждое следующее письмо как на возможность быть еще честнее, чем в предыдущем.

* * *

Кстати, по поводу честности: было бы неверно сказать, что я начала писать эти любовные письма – и депрессия тут же исчезла, чтобы преследовать кого-нибудь другого. Это неправда. Я не эксперт по депрессии, я просто знаю, что это не безразмерная одежка, одинаковая для всех. Я ни в коем случае не хочу умалять чудовище, коим является депрессия, и то, как она проявляется у разных людей.

Если бы я могла, я нарисовала бы карту депрессии – все ее высокие вершины и низкие низменности. Ее долины и пустыни. Но, видишь ли, тут-то и прячется ловушка. Карты рисуют, чтобы они тебя куда-то привели. Карты рисуют, потому что есть крестик, отмечающий место или крохотный домик в углу, который символически говорит: «Вот здесь ты окажешься в итоге».

Но в этом и состоит коварство депрессии. Вряд ли она позволит рисовать с нее карты. Она не расскажет, куда ты направляешься. У тебя могут быть леса, а у меня будут болота. Самое важное – продолжать двигаться. Без карты и без компаса. Иногда у тебя не будет даже настоящей истины в роли проводника. Просто надо идти дальше. По пути ты найдешь то, за что можно крепко держаться. Надежду. Хорошие разговоры. Людей, которые останутся с тобой до утра. Найдешь то, что можно крепко сжать в руке. Для меня это было желтое полотенце, присланное мамой.

Оно оказалось на моих коленях всего за несколько часов до нашего праздника в честь Дня Благодарения. Одним из требований волонтерской программы было не ездить в тот год домой на Благодарение. Каникулы предстояло провести вместе с сообществом, в котором мы жили, чтобы проявить солидарность и уважение к тем, кто не мог уехать за тридевять земель, чтобы праздновать дома. Традиционно волонтерские службы Бронкса и Лоуренса (города в штате Массачусетс) отмечали День благодарения вместе. Так что вечером накануне праздника к нам должны были прибыть четверо волонтеров из Массачусетса.

Утром того дня мой класс в детском саду был переполнен волонтерами-родителями и заставлен тяжелыми блюдами с жареной курицей, плантайнами и кукурузными лепешками. Если бы я никогда не читала хрестоматийную историю о первом пире в честь Благодарения, то поверила бы, что первые переселенцы и индейцы совместно вкушали аррос кон пойо (цыпленка с рисом) и запивали его напитком «Капри Сан», подпевая Джастину Биберу. Все двадцать шесть ребятишек сидели за столами, составленными вместе в центре комнаты, на головах у них были шапочки, которые мы с Шерил мастерили для них целую неделю из плотной цветной бумаги, и все мы держались за руки. Я видела, как маленькая первопоселенка сунула ручонку под стол и поймала под ним ладошку маленькой индианки, чей головной убор удерживали на волосах пластиковые заколки с цветочками.

Мы по очереди перечисляли, за что мы больше всего благодарны. Из уст детей сыпался парад «мамочек», «папочек» и «кошечек», и каждый ребенок внимательно выслушивал остальных. Никто даже не ерзал. Есть нечто таинственное в благодарности, которая заставляет притихнуть даже круг из двадцати шести четырехлеток. Когда очередь дошла до меня, Джозу сжал мою ладонь и велел начинать, я сказала, что благодарна за дом. Как бы он ни выглядел. Где бы ни находился.