Американские трагедии. Хроники подлинных уголовных расследований XIX–XX столетий. Книга I - Алексей Ракитин

Толпа настолько сильно давила в спину Зейберлиха, что канат едва того не задушил. Когда присяжного заседателя в полубесчуственном состоянии судебные маршалы втащили в зал, на его шее просматривался след от сдавления. Зейберлих до такой степени был напуган и возмущён происходившим в здании суда, что заявил судье о своём нежелании являться в суд, если только ему не будет предоставлен спокойный и безопасный проход по пустому коридору.

Впрочем, судья Мёрфи и сам был разъярён ажиотажной обстановкой, сложившейся вокруг судебного процесса. Он начал заседание с жёсткой критики как службы судебных маршалов, так и службы окружного шерифа и полиции. Он распорядился в ближайшие часы — ещё до обеденного перерыва — вызвать в суд не менее 12 патрульных в форме и очистить здание от зевак. Также судья потребовал обеспечить порядок перед зданием суда и в самом здании вплоть до окончания процесса.

Постепенно страсти улеглись и главный адвокат Дикинсон получил возможность закончить свою речь, которую он не успел завершить накануне. Дикинсон, впрочем, ничего умного не сказал, что следует признать до некоторой степени ожидаемым. Он лишь несколько раз на разные лады повторил тезис о том, что убийство Бланш Ламонт осуществил не один человек, а двое или даже более. Почему? Ну, потому что осуществить такое убийство в одиночку невозможно. Почему невозможно понять невозможно, уж извините автора за тавтологию!

Дикинсон закончил своё невнятное выступление и на несколько мгновений возникла неопределенность относительно того, что же последует дальше. Адвокат Дюпри отсутствовал и никто не знал, появится ли он вообще, учитывая распространявшиеся ранее слухи о его неспособности передвигаться. Но… двери в зал распахнулись и все увидели кресло с закутанным в плед адвокатом. Кресло несли 4 грузчика, специально нанятые для этого.

Несомненно, явление Юджина Дюпри аудитории являлось заблаговременно подготовленным спектаклем, на это, в частности, указывает синхронизация окончания речи Дикинсона и доставка кресла в зал заседаний. Сложно отделаться от ощущения, что Дюпри ждал оваций присутствовавших зевак — автор не может доказать эту свою уверенность, но интуитивно во всей этой пафосной игре чувствуется нечто искусственное.

Но никто на появление адвоката восторженно не отреагировал. Публика просто наблюдала за тем, что последует далее. Ведь было обещано разоблачение всего обвинения!

Сразу скажем — ничего необыкновенного Дюпри не сказал и ничего не опровергнул. То есть вообще ничего. Он повторил выпады в адрес пастора Гибсона, только в отличие от Дикинсона сделал это лукавее и трусливее, заявив: «Он легко мог бы оказаться на месте Дюранта, но поймите меня правильно, я его не обвиняю».

Дюпри многословно порассуждал об общей слабости косвенных улик и недостоверность опознаний спустя большой интервал времени. Абстрактно говоря, это действительно было так, но в данном конкретном случае Дюрант уверенно опознавался большим количеством людей, никак не связанных друг с другом, и отрицать точность этих опознаний или называть их недостоверными было бы ошибкой.

Адвокат был очень эмоционален и, по-видимому, именно в расчёте на эмоциональное воздействие и строил свою речь. Он потрясал в воздухе кулачком, указующим перстом указывал вдаль, бросал гневные взгляды по сторонам, играл голосом, то повышая его, то понижая — в общем, Юджин Дюпри дал присутствующим бесплатный мастер-класс мелодекламации. Разве что лютня не играла в такт его голосу! Нельзя не удивляться тому, как больной человек — если только господин Дюпри был действительно болен! — нашёл в себе силы говорить без остановки полтора часа, но у него эти силы нашлись.

Появление в суде Юджина Дюпри 29 октября 1895 г. задумывалось защитой Дюранта как своего рода кульминация судебного процесса. Загодя распространялись слухи о том, что у Дюпри заготовлена «мощная речь», о чём накануне написали местные газеты. Адвокат, якобы неспособный передвигаться самостоятельно, был внесён в зал заседаний в кресле с печатью страдания на лице. Весь его облик был призван показать окружающим безграничное духовное величия человека, преодолевающего телесные страдания во имя торжества Справедливости и Закона.

На следующий день журналист местной газеты «The San Francisco call», прослушавший речь Юджина Дюпри от начала до конца, в таких выражениях описал собственное впечатление от услышанного: «Выступление последнего было лаконичнымм, не более полутора часов, и, по крайней мере, для публкики оно выглядело эффектным и интересным. Он говорил ясным сильным голосом, понижая его, когда пафос текста требовал понижения. Иногда его слова были размеренными и торжественными, порой они доходили до высот драматической декламации, иногда они умоляли, иногда же — спорили. Из мистера Дюпри получился бы хороший актёр»[10].

В ходе выступления он не вставал со своего кресла, лишь размахивал руками да отбрасывал плед, в который потом снова кутался. Ничего более примечательного в выступлении Дюпри не было. Вообще!

С таким же точно успехом он мог бы в суд и не приезжать. Сидел бы дома, не паясничал…

Следующим этапом прений явилось выступление обвинителя на процессе, прокурора Барнса. Его выступление по своей продолжительности оказалось похоже на выступление адвоката Дикинсона и растянулось на два дня — 31 октября и 1 ноября — но этим сходство и исчерпывалось. В отличие от адвоката, окружной прокурор оказался сух, конретен и по-настоящему убедителен. Он не взывал к эмоциям и не разбрасывался выразительными эпитетами — он просто напоминал присяжным заседателям факты, установленные в ходе судебного процесса. Речь его звучала очень впечатляюще.

Впечатляюще до такой степени, что в какой-то момент Изабелла Дюрант, мать обвиняемого, заплакала. Она сидела позади сына и, дабы скрыть слёзы, положила голову на его затылок и охватила руками шею. Теодор, не поворачиваясь, стал гладить руку матери. Сцена была совершенно душераздирающей! Изабелла никогда никому не говорила о том, что именно в словах прокурора вызвало её слёзы, но можно не сомневаться, что мать заплакала оттого, что поняла про собственного сына нечто очень и очень плохое. Слёзы матери предвещали скорую катастрофу.

Так газетный художник в своей зарисовке изобразил жестикуляцию окружного прокурора Барнса во время выступления последнего в прениях 31 октября — 1 ноября 1895 г.

Судья Мёрфи, заметив плач Изабеллы Дюррант, сразу же стукнул своим молоточком из американского дуба и объявил перерыв. Большинство находившихся в зале людей не поняли, что послужило причиной внепланового перерыва, но те, кто находился поближе к судье