А за околицей – тьма - Дарина Александровна Стрельченко

Раз пришла ты ко мне, значит, Лес с Хтонью так решили. Не нам этот обычай менять. Свыкнешься. Прикипишь… А пока забудь-ка обо всём. Придёт время – вспомнишь, а пока забудь, забудь, глазастая… А за Светлой Водой съездишь, посмотришь на родник. Всё равно уж вышла вся в хозяйстве, пора набрать…

Мерно говорила Обыда, много, тихо, баюкала словами. Опять поплыло всё в памяти, смешалось, подёрнулось дымкой. Терпеть этого не могла Ярина, но противиться колдовству не было сил.

В подполье заплакал, болея на зиму, Коркамурт. Обыда обняла Ярину, принялась покачивать, как малого ребёнка.

– Ш-ш, ш-ш. Забывай, забывай… Всё это забывай пока.

Снег чертил всё чаще, уже не шалью, а пуховым одеялом накрыло небо, и сплошная белизна виделась из окна. Та же белизна, ласковая, баюкающая, которым слоем обняла Яринину память до поры до времени.

* * *

– Хваткая растёт, – вздохнула Обыда, усаживаясь на лавку.

Шершавый камень холодил, царапал. Она стянула платок, подстелила под себя – сразу стало теплей.

– Хваткая, – согласился Кощей. – Цикория тебе капнуть? У меня и наливка вишнёвая есть, и кумы́шка[59].

– Кумышки налей. – Яга закрыла глаза, опёрлась о стену. Пожаловалась: – Силы не те уже. Даже с Чимой и то полегче было. А тут… Будто к земле тянет.

– Ещё бы, – засмеялся Кощей. – Веков-то уж сколько?

– Веков-то и тебе много, батюшка, а смеяться так и не научился.

– Чего это?

– Того это. С лица-то твоего смерть смотрит сквозь улыбку.

– Приходится, матушка. Коли внутри бессмертный, снаружи костями обкладываешься, льдом обрастаешь, мхом, камнем. Да и тебе, гляжу, всюду уж конец мерещится.

– Какой там конец, – слабо отмахнулась Обыда.

Кощей стукнул об стол кувшином, поставил рядом плошку с холодными виртыре́м[60]. Обыда, не открывая глаз, протянула руку, щёлкнула ногтем по чашке – и кувшин живо подпрыгнул, наполнил её почти до края.

– Мягкая, – попробовав, с грустью произнесла Обыда.

– Куда тебе крепкую? Развезёт совсем, как домой пойдёшь?

– А я не домой. – Она открыла глаза, глянула хмуро и остро. – Не домой я, батюшка. В рощу. Яблони белить, избушку чинить.

– Надо, думаешь? – почесал череп Кощей. Вроде и беспечно спросил, а вроде и кости под железным плащом заледенели.

– И врать, батюшка, не научился, и притворяться, – вздохнула Обыда. – Испугался, что ли? Нет, не было никаких знаков нынче. Так схожу, на всякий случай. Проверю. Да и вправду яблони белить пора, в избе проверить, что да как.

– Кто ж яблони по зиме белит? – проворчал Кощей, длинным ногтем подцепляя шкурку на виртырем.

– Эти яблоньки только по зиме и белить. Весной к ним разве подступишься? Так раззолотят, что все пальцы обожгут.

– А разве не царевны это работа? Раз уж в роще.

– Будет царевна ручки пачкать! – фыркнула Обыда. – Да и не ей там сидеть, если что. Избу я́ги строили – ягам её и беречь.

– Ярине-то… рассказала уже? – тихо спросил Кощей.

Обыда посмотрела на него долгим пустым взглядом. Взяла чашку, выпила залпом. Встала. Встряхнула платок, закуталась в него, как в перья.

– Рано.

Обернулась совой и вылетела прочь. Кощей подошёл к окошку, облокотился о каменный подоконник. Смотрел, как сова мелькает среди белых крон чёрной точкой, пока закатное солнце не ослепило пустые глазницы, не отразилось в ледяных иглах, не заставило отойти в тень.

Глава 13. Глоток Надежды

– На тот колодец лучше до света ходить, – озабоченно сказала Обыда, подбивая валенки. – Проснёшься? Спать-то ты горазда.

– Если разбудишь – встану, – ответила Ярина.

– Где это видано, чтобы ягу будили, – фыркнула наставница. – Яга сама толк знает и время своё. Захочешь встать – проснёшься. А не проснёшься – не так, значит, и хотела. Так и проспишь всю жизнь, нос в потолок врастёт.

Ярина поморщилась, перевернулась на другой бок и закрыла глаза. Зимой и вправду так сладко спалось – весь день бы с печки не слезала! Только к ночи приходили силы, и до света хотелось бродить по снежному лесу, дышать влажным сосновым духом, собирать шишки, лунные пятна, клочки колдовства, зацепившиеся за ветви.

Сквозь слюдяные окна сочилось лесное марево, крепко дышало пресным снегом, горькой рябиной, усыпляя, укачивая. Уже сквозь дрёму Ярина разобрала:

– День тебя обещался довезти. Если проснёшься, конечно.

…Глуше запел лес свою ночную песню, тёмные птахи зашептались по веткам, и Ярина упала в пропасть, глубже, чем сон, но пока ещё выше, чем видения Хтони, чем пляски смерти.

* * *

– Давно не виделись, – улыбнулся День, протягивая руку.

Ярина опёрлась на неё и взобралась на коня позади всадника. От Дня шёл тёплый травяной дух, даром что стояла зима. Конь поскакал к лесу, и там, где он ступал, на белой тропинке подтаивал снег. «Вот бы такого коня во Владыкино, – мельком подумала Ярина. – Сколько провозилась там со снегом в прошлом году. Целый день топила, чтобы дорогу на озеро проложить…»

– Как минуем опушку, помчимся во весь опор, – предупредил День. – Держись крепче.

Ярина снисходительно кивнула. В ступе Обыды они долетали до самого Сердца Леса в считаные мгновенья – никакой лошади с таким не тягаться.

Так Ярина думала, пока медный конь не взял с места – и не оказался в один прыжок у Великого оврага, в вёрстах и вёрстах от знакомой избушки. В сумрачной тишине чащи, посреди сырой метели не было видно ни зги, а конь всё мчал. Кувырнулось и запрыгало внутри, Ярина крепче вцепилась в выскальзывающий из-под пальцев шёлковый кафтан Дня, распахнула глаза и мыслями попыталась замедлить скачку.

– Рано ещё, – услышала она любимую фразу Обыды. Но в устах Дня слова звучали не обидно, не наставительно, а с сочувствием, с горстью восхищения даже: – Надорвёшься ход времени-то останавливать. Юна больно.

– Нисколько, – буркнула Ярина, но коня сдерживать перестала.

Ещё миг – и они оказались на каменистой поляне. Обледенелые валуны громоздились в самом центре, а из их гнезда, несмотря на мороз, взмывала в небо сверкающая струя, и рассыпались, замерзая на лету, капли – будто крохотные самоцветы перебрасывали из руки в руку.

– Вот и он. Светлый родник.

– Вижу, – оскальзываясь на камнях, подходя ближе, негромко откликнулась Ярина.

День говорил что-то ещё про яблони неподалёку, про землянику, но заворожённая Ярина не слушала. Протянула руку, ловя капли, почувствовала, как вода упала на ладонь, а затем ощутила десятки прикосновений сразу: бархат обивки тайного сундучка, молодая трава, колющая кожу. Трещинки на пальцах Обыды и червоточины на осенней груше. Дождь, снег, сжатый в ладони до плотного комка. Пшеничные волосы Корки. Ночная бабочка в руках. Запретные страницы