А за околицей – тьма - Дарина Александровна Стрельченко

звонком, как лёд на озере, засветилось синим расплывчатое пятно. Она проморгалась, перевернулась на живот и свесилась с печки, глядя на подоконник. Словно по заказу, стоило оказаться вровень с окном, повалил снег – да такой, что мигом замело, затянуло двор, опушку, древние дубы, тропку в лес.

На зимнем серебре у окна ещё отчётливей проступила синева, обрисовались кружевные контуры. Ярина протянула руку и коснулась лепестка василька. Из середины гроздью глянули тёмные влажные бусины – глаза Гамаюн. Ярина вздрогнула. Глубоко вдохнула. Сухо засмеялась: это семена васильковые, никакие не глаза, пуганая ворона куста боится.

Погладила лепестки васильков, улыбнулась – мягко, задумчиво. И откуда взялись – свежие, ласковые, посреди толсу́ра[57]? Живые, не наколдованные. Ишь как сверкают; лепесток упал на тёмную крышку сундука – так и горит синим огоньком.

А Обыды нет дома… И Корочка ещё спит…

Ярина быстро слезла с печки, вынула из сундука Обыдину книгу и раскрыла наугад. Иногда такое интересное попадалось, что дух захватывало, – вот про царевен, например; так зачиталась, что едва успела книжку спрятать, почуяв, что Обыда возвращается. Иногда совсем скучная открывалась страница: как лешака вылечить или Лудмурта приструнить. А сегодня открылась странная, дохнувшая сумраком:

«Дабы цепь не оборвалась, дабы Лес без яги не остался, каменный закон существует: до тех пор, пока не проведёт яга первой да второй частей ритуала, обращающего ученицу её преемницею, – ничто яге навредить не может ни в Лесу, ни в Хтоневых угодьях, и сама смерть над ягою не властна. А как проведёт – так только своей смертью помрёт али преемница её со смертью сведёт, коли доведётся».

Далеко-далеко послышался перестук копыт. Ярина ловко спрятала книгу в сундук, сетуя, что не успела толком вчитаться: поди, больше и не откроется никогда на этой странице книжка, а что-то важное написано, что-то тайное, только мысли разбежались, никак не собрать…

Во дворе по глухому снегу посыпались медные искры. Ярина спрыгнула с печки, накинула платок и выскочила наружу.

– День добрый, красный молодец! Где ж ты васильки зимой достал?

День Красный только повёл бровью, спустил руку с поводьев, похлопал коня по шее.

– Тороплюсь, Ярина. Чего хотела?

– Ты, говорят, оживлять умеешь дыханием.

– Не я один в этом Лесу, – засмеялся День. – Обыда умеет. Да и ты, – он обвёл глазами двор, задержался на цветущем вьюнке у колодца, на тлеющих в снегу маках, – уже научилась.

Ярина, хмурясь, махнула рукой.

– Это ерунда, малости. Мне неживого нужно оживить.

– Это уж не ко мне. Это к колодцу с Живой Водой.

Заржал, переступая, красный конь.

– Холодно ему, Ярина. Не привык на снегу стоять, – сдержанно, серьёзно произнёс День. – А я только разбудить могу, да и то лишь тех, кто и без меня жив. А неживую вещь одарить жизнью – тут уж, прости, бессилен.

– И куколку, значит, оживить не поможешь?

– Куклу? – День окинул Ярину удивлённым взглядом, склонил голову. – Я думал, ты в куклы играть давно бросила. А надо оживить – попроси Обыду, уж тебе она не откажет.

Ярина молча уставилась Дню в самые очи – карие, с алой искрой в глубине. Попыталась без слов передать мысль, но, видать, не так ещё наловчилась в этом, как в оживлении стебельков да звёздочек. Ничего День не понял или вид сделал. Тряхнул головой, разжигая в бледных маках большое пламя.

– Нет так нет, – дёрнула плечом Ярина и пошла к избе. Перед нею, кланяясь, расступились в снегу бархатные лепестки, отворилась дверь, а над головой, рассекая снег, выглянуло золотое солнце.

У двери она обернулась. День, поймав её взгляд, улыбнулся, натянул поводья и ускакал – только и слышно было, как затренькали вслед зимние пичуги.

– Что, опять лясы с тобой точил? – выходя из лесу, волоча за собой ступу, проворчала Обыда. – Ну-ка, помоги…

Ярина побежала навстречу. Вдвоём дотащили подпрыгивающую, как хромой птенец, ступу до крыльца. Обыда втянула её в избу, положила ладонь на трещину у самого верха.

– Ишь как раскололо. Ночка баловался, пустил под рассвет молнии. Кто же по зиме так делает!

Поглаживая ступу, она присела рядом, принялась нашёптывать. Молодые побеги потянулись по дряхлой коре, полопались почки, запахло весной – отчётливо, крепко. Дождавшись, пока тонкие стебельки стянут трещину, будто швом, пока возьмутся зеленоватой прозрачной коркой, Обыда поднялась, села на лавку и попросила:

– Налей-ка мне чайку, глазастая. Все силы в ступу ушли. С голода-то плохо колдовать.

– Так зачем ты с голода? Поела бы сначала. Всю ночь по лесу носилась – конечно, сил не будет!

– Живительное колдовство лучше спозаранку идёт. На стыке, когда ни утро уже, ни день ещё – вот как сейчас. Не хотелось время терять. Да и ступу жалко. Верная моя, сколько лет служит. Ещё прежнюю хозяйку век, поди, носила.

Дрогнула ледяная иголка в сердце – повисло эхо тех слов, что говорил Керемет, что подтвердил Кощей: много яг было на свете, и ни одна не исчезла, все они тут, в избе, только Обыда не показывает.

– Чего ёжишься? Пожарче натопить?

Ярина глянула на Обыду. Глаза спокойные, болотные, сидит прямо, и ни следа, ни намёка, что недоговаривает, утаивает что-то. Спросить прямо?

– Рано ещё.

– Что рано? – вздрогнула Ярина. В мысли словно хвоинку острую вогнали. Помотала головой, увидела, что Обыда уже встала и вовсю шерудит в печке.

– Подтапливать рано. Ещё грянет мороз сегодня. Ты бы убрала маки-то со двора, заледенеют. Гляди, как распустились.

– Это не я, – безразлично ответила Ярина, прислоняясь к стене. – Это День Красный.

– Покрасоваться решил, – цокнула языком Обыда. – Ну да День – рубаха-парень, камней за душой не держит. Забирает с собой весь свет за леса, за горы, за море – туда, куда уходит. А вот с Ночью смотри поосторожнее. Если заводишь разговор, помни, что у него и второе дно наготове, и сумерки под рукой. А в сумерках имён много… Лук-то подрезала? Яблоньку побелила? Вечером пироги буду луковые печь, позовём Кощея, и своих лесных позови, кого хочешь. Говорила, в Кочишево девчонки хорошие?

– Хорошие-то хорошие, – отозвалась Ярина. – Да ты опять ругаться будешь, что я ворожбу разбазариваю.

– Когда это я на такое ругалась?

– Когда я с чужеговцами на волках дымных каталась, а потом память у них забрала!

– Так я на волков ругалась, визьтэм ты моя. Память забрать – что уж тут поделаешь. Доля наша такая: поболтаешь с чужим, побратаешься, а потом заставляешь забыть обо всём. Так что девок своих зови, потом воспоминаньица им подгладим. Кощея-то увидят – не окочурятся?

– Не.

– Только перед тем постирать надо успеть.

– Ладно…

Ярина хоть