А за околицей – тьма - Дарина Александровна Стрельченко

– Глубоко не уходи, – донёсся смутно знакомый голос.

Ярина оглянулась, повела головой, будто слепая. Краски расплылись, смазались, и в зимних синевато-серых волнах вспорхнула с плеча малиновка. Всё встало на свои места, лишь ладоням было тепло-тепло, будто согрела их о кружку с горячим кортчалом.

– Набери воды, и поедем обратно, – велел День. – Здесь легко надолго задержаться, да только уйти потом не получится.

– А Тёмный колодец – тоже тут где-то? – хрипло, низко, как со сна, спросила Ярина, подставляя под струю гранёный флакон.

– Неподалёку, – неопределённо ответил День. – Но туда не пойдём, можешь не просить даже. Скоро мой черёд скакать по Лесу, утро и без того затянулось. Да к тому же…

– К тому же никому не следует зараз тёмное и светлое смешивать, – незнакомым смехом засмеялась Ярина. – Знаю. Обыда сто раз говорила. А ещё говорила, что Светлая Вода может по тропинкам памяти увести глубоко-глубоко. А Тёмная научит, как забыть дорогу обратную. Ты, может, не спросишь, а она всё равно научит.

– Вот поэтому поехали-ка домой, – попросил День.

Взбираясь на коня, Ярина заметила: там, где только что стоял молодец, брызнула бледными искрами ало-белая птица.

– Поедем краем Яблоневой рощи. Зажмурься, а то глаза обожжёшь.

– Почему?

– Там яблони сияют что зимой, что летом. Это ведь из Золотого сада земля.

– Золотой сад? Разве он не в Хтони?

– В ней са́мой. Но как там сад – часть Леса, так тут роща – часть Хтони.

– Странно как. Зачем это?

– Чтобы Лес и Хтонь чужими друг другу не были.

– Путано как, – задумчиво сказала Ярина, но не это занимало её. – Скажи-ка, День, если это часть Хтони… Выходит, не только через чёрную дверь можно туда попасть?

– Ты, если и пойдёшь через рощу в сад, если и доберёшься – только в саду и погуляешь. Никуда больше не выйдешь. Что толку с такого гуляния?

Ярина помолчала, обдумывая. Вспомнив, спросила:

– А что было, когда ты на коня вскакивал? Будто тень жар-птицы.

– Юсь[61] это, – нехотя ответил День. Мягко тронул вожжи, и копыта зацокали по ледяным камням, поплыли по бокам кривые древние клёны.

Ярина всё оглядывалась на место, где растворилась алая тень, вспоминала, какие могла, слова Обыды, силилась развернуть время, понять, что там произошло.

– Юсь это, – хмуро повторил День. – Держись крепко, не вертись. Упадёшь ещё.

– Что за юсь?

День не ответил. Тогда Ярина потянулась вперёд и коснулась его локтя ладонью, которая ещё хранила капли из Светлого родника. Родника, открывавшего тропки памяти.

Словно взялась за верёвку, которую кто-то дёрнул с того конца. Волна от движения вскинулась по руке, прошила насквозь и распустилась перед глазами горячим красным небом, по которому полетела птица. Таких небес не бывало в Лесу даже на закате. Такое небо Ярина видела только раз – мелькнуло и пропало в Хтони, на стыке ночи и дня. Юсь летел по безоблачному горячему полотну, а небо сужалось, прижималось к бордовой земле, на которой темнели полосы болот с раскидистыми ольхами. Серёжки на их ветвях серебрились, тихо позванивая, и юсь, опускаясь, задевал верхушки крылом.

В одном из болот Ярина заметила блеск. Вгляделась, щурясь, – в глаза словно бросили пепел – и различила затихшую у подтопленных корней русалку. Юсь тоже заметил её и принялся снижаться быстрее, чем небо, оторвался от алой полосы и лёг грудью на гладь болота. Ярина вздрогнула: сейчас затянет! Но юсь поплыл по густой топи, как по чистой воде, добрался до русалки и укрыл её белым, выпачканным в зелени и тине крылом.

– Кто это? – спросила Ярина, видя перед собой то кроны зимнего леса, то алую Хтонь. – Разве в Хтони водятся русалки?

Красное небо упало, ветки ольхи прогнулись, едва держа недвижное полотно.

– Не водятся, – через силу ответил День. – Ни одна русалка за чёрную дверь по своей воле не поплывёт.

– Так почему же…

– Обыда её заставила. Посулила, чего Туливи́ть[62] хотела. Обманом туда завела.

– А кто этот юсь?

– Ярина! Зачем в чужую память без спроса лезешь? – измученно крикнул День.

– Кто этот юсь? – требовательно повторила Ярина. – Кто?

– Я.

– Ты? Ты умеешь лебедем обращаться?

– Умел, – обронил День, потемнел и больше не сказал ни слова до самой опушки. Спешился у околицы, помог Ярине слезть – уже вовсю щебетали птицы, розовели, зовя солнце, сугробы, – и проскакал на ту сторону двора.

– Мрачный сегодня День, – заметила Обыда, выходя на крыльцо. – Айда, я кöжыпо́г[63] напекла. Проголодалась, поди, пока скакали?

– Мрачный, – только и кивнула Ярина. – Он сказал, что умел юсем обращаться. С чего бы юсем, Обыда?

– Поедим сначала. Кöжыпог стынет.

Обыда зашла в избу, остановилась у стола. Но Ярина упорно качнула головой с порога:

– Нет, объясни сначала. Почему юсь? Он ведь Красный День, не Белый.

– Ты вон тоже, гляди, светленькая, серебристая, тонкая-звонкая. А как вцепишься, так хуже клеща лесного. Не всё, что внутри, наружу выходит.

– Что с ним случилось? Зачем он в болота полетел?

– Русалку свою спасать, – буркнула Обыда.

– Он сказал, это ты её обманом заманила туда. В болота.

– Обманом! – сердито хмыкнула Обыда. – Как бы не так! Сама меня умоляла человеком её сделать, чтобы рядышком с Днём своим ненаглядным быть. А без платы, глазастая, никакие дела не делаются, сама понимать должна. Я ей обещала помочь, она мне – чешую дать. А чешую у живой русалки только на болотах хтоневых можно срезать, тут же окунуть в тину и обернуть в ряску, чтоб силу не потеряла.

– И что же?

– А то. Если бы День не вмешался, если бы не помчался спасать её, всё бы обошлось. А то ведь испугалась, бедовая, принялась голосить, День обернулся юсем и бросился за ней. Что она успела ему рассказать, пока тонула, один Нюлэсмурт знает.

– Она утонула?

– Утонула, – проворчала Обыда, яростно натирая стол. – И Дня чуть за собой не увела. Я его насилу вытащила! Наглотался болотной воды – спасибо, что жив остался. Юсем он раньше круглые сутки по лесу летал, кроме времени, что на коне скакал по красну солнышку. А теперь всё. Не может больше. Садись уже, ешь! Для кого пекла-старалась?

Но гороховые шарики не лезли в горло. Перед глазами стояли красное небо на верхушках ольх, ветер в серебряных серёжках и белые перья, распростёртые по русалочьей чешуе.

– Сварю ему Глоток Надежды, раз так кручинится, – хмуро сказала Обыда. – Да и тебе пора уже посмотреть, как Глоток варится. Иди, поспи. Ночью будем варить. Иди, иди с глаз моих долой! Ишь вздумала, прошлое ворошить!

Ярина выбралась из-за