Лакей и я - Валери Боумен

— Спасибо, Лукас.

Он не мог оторвать взгляда от ее губ. Еще один поцелуй? Последний? Мысль эта накрепко засела в мозгу, и было невозможно ее игнорировать. Но ведь это неразумно… Поцелуй — совсем не то, что сейчас необходимо. Когда наступит момент сказать правду, у него не будет никаких оправданий. Тем не менее какая-то примитивная часть его существа жаждала этого поцелуя, настойчиво твердила, что он прощальный, а потому необходим, чтобы им обоим было что помнить. Потом он скажет ей, что уезжает, но… не раньше, чем поцелует.

Их губы встретились. Лукас закрыл глаза, целиком отдаваясь наслаждению: вкусу, запаху, ощущениям, которые она ему дарила. Он знал, что всегда будет помнить ее такой: в библиотеке лорда Клейтона, с розовым цветком в волосах, — и этот милый нежный образ останется в его памяти навсегда.

Он прижал девушку к себе, почувствовал податливую мягкость ее тела…

— Что это вы здесь делаете?

Резкий, даже, пожалуй, визгливый женский голос вернул Лукаса к реальности. Он отпрянул от Фрэнсис, совершенно ошеломленной, развернулся и увидел в дверях леди Уинфилд с искаженным яростью лицом.

Дама с громким стуком захлопнула за собой дверь, и постаравшись взять себя в руки, на что ушло несколько секунд, процедила сквозь зубы:

— Буду вам очень признательна, если вы отойдете от моей дочери подальше.

Вместо того чтобы выполнить ее требование, Лукас инстинктивно сделал шаг вперед и загородил Фрэнсис собой. Вне всякого сомнения леди Уинфилд не в себе и, судя по выражению ее лица, готова перейти к физическому воздействию. Этого он, естественно, допустить не мог. Тут же ему в голову пришла другая мысль: баронесса Уинфилд не обращала на него никакого внимания, когда он прислуживал ей за ужином, но вполне могла присмотреться как следует и узнать его сейчас, застав в компрометирующей ее дочь ситуации. Ну и ладно. Будь что будет. Он все равно не позволит этой даме ударить Фрэнсис.

Приблизившись, леди Уинфилд обошла вокруг Лукаса, словно он был предметом мебели, и схватила Фрэнсис за руку.

Он подался к ней, но девушка, угадав его намерения, вовремя закричала:

— Лукас, нет!

С самодовольной ухмылкой взбешенная дама дернула дочь к себе.

Ноздри Лукаса раздувались от гнева, но он отступил, чтобы не усугублять ситуацию.

— Не думала, что доживу до дня, когда придется вырывать собственную дочь из рук лакея, — процедила леди Уинфилд змеиным шепотом.

Лукас понял, что дама опасается скандала: ведь в библиотеке, кроме них, никого не было.

К счастью для себя, леди Уинфилд отпустила дочь — Лукас лишь мельком заметил, что на руке девушке остались красные пятна от цепких пальцев разъяренной матери. Самым угрожающим тоном, на который была способна — впрочем, опять-таки очень тихо, — она приказала:

— Уходи. Немедленно. Прямо в свою спальню, никуда не сворачивая, и делай вид, будто ничего не произошло. Ты меня поняла?

Это подтвердило предположение Лукаса, что баронесса не намерена раздувать скандал. Единственное, что удерживало Лукаса от порыва сдернуть проклятый парик, под которым невыносимо чесалась голова, и во всеуслышание объявить о своей любви — как графа Кендалла — к Фрэнсис, была твердая уверенность, что ей нужно вовсе не это. Она неоднократно говорила о том, что джентльмены весьма своенравны, когда хотят что-то получить, но истина заключалась в другом: ничего он больше не желал, но заставил себя молча наблюдать, как Фрэнсис выходит из библиотеки, эскортируемая матерью.

Лукас выругался и, сжав кулаки, огляделся, словно высматривал, что можно разбить или сломать. Его внимание привлекло яркое пятнышко на полу: и нагнувшись, он увидел смятый розовый бутон: должно быть, выпал из ее волос. Лукас поднял цветок и поднес к лицу, искренне надеясь, что это была не последняя встреча с Фрэнсис.

Фрэнсис сидела на краю кровати, в то время как ее мать мерила шагами комнату и произносила свою обличительную речь. Она начала говорить, как только они вошли в комнату и закрыли за собой дверь, и, судя по всему, пока не имела намерения останавливаться.

— О чем ты только думала, безмозглая девчонка! — едва ли не в истерике вопрошала леди Уинфилд, вытирая платочком вспотевшее лицо.

— Мама, я!..

Нет, та не собиралась ее слушать: надо было многое сказать, и она ходила взад-вперед, временами взмахивая платочком, и приводила доводы один страшнее другого. Пурпурный цвет ее лица немного тревожил Фрэнсис. Единственное, что успокаивало, — она не кричала, явно не желая скандала. Их восхождение по лестнице было спокойным. Встречным гостям они обе вежливо улыбнулись, словно ничего не случилось.

— Слава богу, Альбина поставила меня в известность! — продолжила баронесса, ускоряя шаг: еще немного, и забегает по комнате.

Фрэнсис нахмурилась, окинула взглядом комнату и примыкающую к ней спальню и заметила, что Альбина подглядывает через неплотно закрытую дверь. Горничная была явно довольна и даже, похоже, торжествовала, но заметив, что Фрэнсис смотрит на нее, поспешно скрылась за дверью.

— Так это Альбина? — прищурилась Фрэнсис. — Вот злобная маленькая дрянь…

— Мы должны быть ей благодарны! — возразила леди Уинфилд. — Представь, какой разразился бы скандал, загляни в библиотеку кто-нибудь другой! Если бы Альбина не подсказала мне, что за тобой надо приглядывать, я бы ничего не знала и не смогла предотвратить трагедию.

Мать продолжала быстро ходить по комнате, а Фрэнсис, выдохнув, стала думать, как замять дело. Как правило, пока мать в таком состоянии, ее почти невозможно успокоить.

— Ты могла бы лишиться шанса стать женой сэра Реджинальда! — трагическим тоном воскликнула леди Уинфилд.

— Мне плевать! — заявила Фрэнсис, все еще в негодовании из-за предательства Альбины. Мнение рыцаря беспокоило ее в последнюю очередь, как, впрочем, и мнение всех остальных.

Мать прижала платочек сначала к одной щеке, потом к другой, и выглядело это так, словно она того и гляди лишится чувств.

— Как ты можешь такое говорить! Я всегда считала, что защищаю тебя и Абигайль, скрывая правду, но теперь вижу, что должна тебе все сказать, чтобы в дальнейшем ты серьезнее относилась к своему будущему.

— Что ты хочешь этим сказать? — встревожилась Фрэнсис.

— Ни у тебя, ни у твоей сестры нет приданого. Никакого, даже самого маленького. Ваш отец все проиграл.

У Фрэнсис отвисла челюсть.

— Что?

— Это правда! — объявила мать. — Но сэр Реджинальд намекнул, что готов взять тебя и так.

Фрэнсис прижала ладонь к глазам. Ей показалось, что в грудь ударило пушечное ядро. Новость была страшна сама по себе, но тревога матери на грани ужаса делала ее еще страшнее.

Фрэнсис прекрасно знала, что говорить матери о своем нежелании выходить замуж бесполезно: она совершенно одержима стремлением пристроить ее хоть как-то. Фрэнсис глубоко задумалась. А что если родители не смогут содержать ее? Она никогда об этом не думала и не прислушивалась к словам матери. Очевидно, источником ее страха было опасение за собственное будущее: старость не за горами.