Роковое пари - Наталья Семенова

Но Лейн поступает ещё хуже.

Он скользит пальцами по шее, обводит ими скулы и зарывается в волосы на затылке.

Безумно приятно...

А затем с моих глаз спадает повязка, только я всё рано ничего не вижу, не в силах поднять веки.

— Ты всё же настроена испортить сюрприз? — тихо смеётся Лейн.

— Нет, — спохватываюсь я и открываю глаза. — Господи, ты шутишь...

Как оказывается, мы стоим среди кустов на берегу небольшого озера, его гладь поблескивает золотом на ярком солнце, но поразительное здесь не это. А то, что на волнах мерно покачивается маленькая деревянная лодочка, наполненная разноцветными цветами, название которых мне не известно.

— Я выяснил, что твоё имя греческого происхождения, — не громко рассказывает Лейн, обнимая меня со спины за талию. — Означает: пчела или медовая. Пчёлы любят цветы, а раз имя греческое, то и цветы оттуда же. Лантана. Эти цветы могут менять окраску, а у одного соцветия может быть несколько оттенков. Если говорить абстрактно, ты для меня такая же яркая и разноцветная, Мелисса.

В груди становится невыносимо горячо, глаза тоже печёт.

Я разворачиваюсь в руках Ронни и бросаюсь ему на шею. Обнимаю крепко-крепко. Вкладывая в эти объятья безграничную благодарность, восторг и изумление, что сейчас испытываю.

То, что он сделал для меня... Это по-настоящему бесценно.

— Спасибо, Ронни, — с комком в горше шепчу я. — Ты не представляешь, как много для меня это значит.

— На это и был расчёт, — как-то сдавленно шутит он.

Я отстраняюсь и, всхлипнув, легонько бью его кулаком в плечо:

— Испортил такой момент, Лейн!

— Какой? — вновь притягивает он меня к себе. — Тот самый, где ты даришь мне свой первый поцелуй?

— Теперь мы этого никогда не узнаем. Вини в этом исключительно самого себя.

— Давай представим, что я не говорил ничего такого? — предлагает он.

— Ты всегда говоришь что-нибудь такое, — ворчу я, пытаясь выбраться из его рук. — Мы просто посмотрим на лодку или всё же прокатимся на ней?

— Второе, — смеясь, кивает Ронни и перехватывает меня за руку. — Дамы вперёд.

Лейн помогает мне забраться в лодку, отвязывает её от колышка в земле и, толкнув наше судёнышко от берега, запрыгивает в него сам. Я цепляюсь за низкие бортики, когда лодка опасно покачивается. Мы смеёмся и садимся напротив друг друга на невысокие перекладины, Ронни подхватывает весла, затем опуская из в воду, я же, широко улыбаясь, — наслаждаюсь невероятным благоуханием и видом цветов.

Лантана.

Объёмные шапочки мелких разноцветных цветочков. Простые и в тоже время безумно милые. Выглядят потрясающе... Обязательно зарисую эту лодку с лантанами себе на память.

Интересно, мама тогда была так же счастлива, как я сейчас?..

Я поднимаю лицо к небу и разглядываю белые, пористые облака, мысленно протягивая руки к родителям, чтобы крепко их обнять.

Затем я смотрю на Ронни. Запоминаю линии его сосредоточенного профиля, изгиб бровей, разрез глаз, полноту губ, твердость подбородка, напряженность шеи и ширину плеч. Ореол солнца, что очерчивает его фигуру, как готовый эскиз для портрета. Если мне получится правильно передать все цвета на обычную бумагу — рисунок будет великолепным.

А затем я ловлю себя на том, что разглядываю его крепкое тело, на котором под белоснежной рубашкой бугрятся мышцы от работы веслами.

Разумеется, Ронни обращает на это внимание. А как иначе?

— Хочешь пощупать? — играет он мускулами. — Могу даже снять рубашку.

— Ты не можешь быть серьёзным дольше двух минут, верно? — сужаю я на него глаза.

Ронни неопределённо качает головой, мол, что есть, то есть, и закидывает весла в лодку. Садится на дно и протягивает руку:

— Иди ко мне, Мелисса?

Щеки опаляет жар, но я перебарываю приступ смущения и обхватываю пальцы Ронни. Он помогает мне сесть в его объятья, в которых мне сразу же становится тепло и уютно, и укладывает подбородок на моё плечо:

— Здесь красиво.

— Очень, — тихо соглашаюсь я.

Некоторое время мы просто молчим, любуясь видом озера и далёкого берега, на котором от ветра качаются верхушки деревьев.

— Расскажи, почему ты решила притворяться? — просит Ронни. — Почему это важно для тебя?

Я закрываю глаза, переносясь в тот день, когда до меня дошло, что я буду жить в семье священника.

— Мой папа был заядлым католиком, он дружил с отцом Коллинзом. Крепко дружил. Отец Коллинз частно наставлял папу на путь истинный, потому что тот иногда с него сбивался. Когда мои родители погибли, дальние родственники не захотели брать на себя ответственность в моём лице, потому меня удочерила семья священника. Несколько месяцев я попросту находилась в шоке, была сама не своя: тихая и спокойная. Наверное, привыкала к новой действительности, — горько усмехаюсь я.

— И тебя можно понять, — соглашается со мной Ронни. — И что потом?

— Потом я случайно услышала разговор мамы Маргарет и её мужа. Речь шла обо мне.

— Что-то плохое?

— Как сказать... Они были приятно удивлены тем, что я вовсе не та чересчур озорная проказница, как обо мне отзывался папа. Они выдохнули с облегчением, поняв, что от меня будет гораздо меньше проблем, чем они предполагали.

— Так и сказали?

— Не дословно, конечно, но смысл именно такой. В тот день я осознала, что мой мир никогда не будет прежним. Что мне придётся и дальше вести себя примерно, если я не хочу расстраивать людей, которые проявили ко мне невероятную доброту. Понимаешь о чём я?

— Что я понимаю, так это то, что ты гораздо лучше меня.

— Опять ты о себе, — по привычке закатываю я глаза, но всё же решаю выяснить то, что он имеет ввиду. Поворачиваюсь в его руках так, чтобы видеть лицо и прошу: — Пояснишь?

— Да, — грустно улыбается он. — В схожей с твоей ситуации, я выбрал путь наименьшего сопротивления. Ты же тоже злилась? На судьбу, родителей, кого угодно! Злилась?

— Конечно, Ронни.

— Но не уступила этой злости, не позволила ей диктовать, как тебе поступать. Я позволил.

— Но ты больше не злишься?

— Иногда, — дергает он плечом.

— Жалеешь о том, что делал во власти зла? — делаю я страшные глаза.

— На днях я попросил прощения у бабушки, — хмыкнув, опускает он глаза. — С ней я поступал