Так умирают короли - Владимир Гриньков

– Колодин.

Он записал в блокнот.

– Имя?

– Евгений.

Тоже записал.

– Отчество?

– Иванович.

И отчество зафиксировал.

– Где проживаете?

Я продиктовал адрес.

– Где работаете?

– У Самсонова, – сказал я. – Работал.

– Кем?

Я хотел сказать – «придурком», но не решился.

– Участвовал в съемках передач как актер.

Мне представлялось, что он наконец-то заинтересуется и посмотрит на меня повнимательнее, теперь уже припоминая, что действительно где-то видел мое лицо, но этого не случилось. Он все так же деловито строчил в блокноте, демонстрируя мне свой пшеничный вихор.

– Как вы оказались здесь?

– У нас традиция, – пояснил я. – После очередных съемок мы всей группой приезжали к Самсонову.

– Перечислите всех, кто сегодня присутствовал в доме.

Я перечислил. Он записал.

– Вы приехали сюда все вместе?

– Да.

– И никто из прибывших не уехал?

– Нет.

Он задавал вопросы, на которые было легко отвечать. Просто восстанавливал очередность событий, предшествовавших убийству. По его просьбе я рассказал, как мы готовились к застолью и что было на столе. Как вел себя Самсонов. И как вел себя каждый из присутствующих. Он так увлек меня этой игрой, подвигая меня на восстановление самых незначительных мелочей совсем недавнего прошлого, что я даже не заметил, как мы подошли к вопросу, который, судя по всему, интересовал моего лейтенанта едва ли не больше всего.

– А кто обнаружил труп? – вдруг самым невинным голосом осведомился мой собеседник.

– Я. С Кожемякиным.

– Так вы? Или Кожемякин?

Я заглянул ему в глаза и вдруг почувствовал в груди неприятный холодок.

– Вообще-то Кожемякин, если быть точным.

Пришлось рассказать, как было дело. Теперь он ничего не записывал, а смотрел мне в глаза. Под его взглядом я чувствовал себя неуютно. Я понимал, как эта история представляется ему. Не важно ведь, кто именно открыл багажник машины, где лежал труп, – я или Кожемякин. Мы были вместе. И для лейтенанта представляли одно целое.

Я не стал его разубеждать, потому что он все равно не поверил бы.

Примерно через час лейтенант ушел, оставив меня на попечение одного из тех парней, которые «преследовали» Самсонова на «жигулях». Парень был молчалив и даже не смотрел на меня. Но я знал, что, если дернусь, он размажет меня по полу в два счета. Через четверть часа мой лейтенант объявился, чтобы препроводить меня на второй этаж. Здесь, в самсоновском кабинете, я увидел человека, грозившего неприятностями неведомому убийце. Он и был, наверное, руководителем следственной бригады. Перед ним на столе лежал блокнот лейтенанта. Значит, заочное знакомство с моей персоной состоялось.

У этого человека была короткая стрижка, седые волосы торчали, как иглы у ежа, и таким же колючим был взгляд его серых глаз. Он стал задавать мне вопросы, и не все мои ответы, судя по всему, его удовлетворяли. Он иногда ловил меня на мелких неточностях, и по его вопросам я понял, что он уже успел побеседовать едва ли не со всеми членами нашей съемочной группы. Теперь он сопоставлял факты, но картина, видимо, еще не была полной. Наверное, нас развели по разным комнатам и устроили нам блиц-допросы в надежде быстро, наскоком, выяснить подоплеку происшедшего и вычислить затаившегося среди нас убийцу, но ничего не получилось, потому-то мой собеседник выглядел уставшим и несколько удрученным.

– Сейчас вас допросят под протокол, – сказал он мне. – Мы задерживаем вас до выяснения вашей личности.

– Я назвал себя.

– Мы должны проверить. У вас ведь нет при себе документов.

В самсоновский кабинет вошел невысокий полный человек.

– Что у тебя, Жора? – спросил у него мой собеседник.

– Смерть, безусловно, насильственная. Подробности я тебе скажу завтра, после вскрытия. Но умер он от удара в висок твердым предметом с заостренным концом, тут нет никаких сомнений. С такими травмами не живут, ты уж мне поверь.

– Что значит «с заостренным концом»? Это отвертка? Или напильник?

– Нет.

Толстячок набросал на чистом листе бумаги небрежный эскиз: цилиндрической формы предмет, на одном из оснований которого, в центральной части, – небольшой конусообразный выступ.

– Что же это может быть?

– Не знаю, – пожал плечами толстячок. – Но след очень отчетливый, так что за детали я ручаюсь. Если бы не этот вот выступ, я бы сказал, что его ударили молотком. Но молотков с таким вот конусом я в жизни не видел.

– Найдем. У него в гараже целые залежи инструментов.

После этого мною занялся мой вихрастый лейтенант. Я слово в слово повторил то, что рассказывал ему каких-либо полчаса назад, но теперь я отвечал, будучи предупрежденным об ответственности за дачу ложных показаний. Я не боялся, но старался тщательно подбирать слова.

Солнце за окном уже исчезло. Из-за того, что в комнате, где мы беседовали, был зажжен свет, казалось, что наступила ночь – так черно было оконное стекло. Иногда тьма разрывалась светом от отъезжающего автомобиля, но это длилось очень недолго, и снова за окном наступала ночь.

Примерно в половине второго ночи меня вывели из дома, чтобы доставить в Москву. К своему удивлению, я увидел Загорского.

– И у вас не оказалось с собой документов? – понимающе сказал я.

– У меня с собой паспорт.

– Почему же вы здесь?

– Они никого не отпустили, – сказал Загорский.

Его усадили в одну машину, меня в другую, и мы тронулись.

Я плохо знал Москву и не представлял, куда именно нас привезли. Это было массивное, в несколько этажей здание, отделенное от пустынной ночной улицы металлической оградой. Я предполагал, что мне представится возможность вздремнуть, но не тут-то было. Предстоял еще один допрос. Когда меня вели по коридору, за приоткрытой дверью одного из кабинетов я увидел Светлану. Значит, Загорский сказал правду. Не отпустили никого. Пользуясь моментом, попытаются измотать нас допросами в надежде, что преступление удастся раскрыть по горячим следам.

Теперь меня допрашивали сразу трое. От них не исходило ни угрозы, ни даже просто недоброжелательства. Но по их вопросам я почувствовал, что мною занимаются настоящие спецы, не чета вихрастому лейтенанту. Допрос протекал неспешно и ровно, но я нутром чувствовал, что где-то что-то я уже сказал не так, и это имело место не раз и не два, хотя мои собеседники пока не дали мне это понять.

Утром, когда солнце уже поднялось, допрос все еще продолжался. Я чувствовал себя очень скверно и хотел отдохнуть, но знал, что не я здесь хозяин.