В концертном исполнении - Николай Дежнев

То, что было недобрано за день, Колька допивал вечером, сидя со своей старухой в прирубе за столом под большой, еще дедовской, иконой. Когда мелкие фигурки святых по ее краям начинали сами собой суетиться, Колька знал, что хватит, знал, что принял как раз в аккурат, и, дергая по привычке загорелой щекой, шел перед сном до ветра. В такие минуты он долго стоял, вдыхая свежий воздух с реки, смотрел на звезды и думал о жизни. Это Буров страсть как любил. Все шло кругом — и изба, и сарай, а звезды, если лечь в траву, стояли как вкопанные и очень этим Кольке помогали. Нет, не в части поддержания равновесия, а вообще — по жизни! Была в них какая-то надега, прочность, какой нет на земле. В своих скитаниях по окрестностям особенно он полагался на Полярную звезду. «Малюсенькая, затрапезная звездочка, — думал Колька, — а вот поди ты, без нее никуда — по месту приспособлена!» И думать так ему было приятно, поскольку каким-то боком подмешивались к этим звездным размышлениям мысли о себе.

В ту ночь он уже и надышался, и пуговицы на ширинке застегнул, и совсем было собрался в избу, как что-то необычное в природе заставило его насторожиться. Белая, вылинявшая, как рубаха, луна висела высоко над краем леса, ее холодный свет играл в мелких каплях разлитого по-над рекой тумана. Большая черная птица беззвучно чертила линию над полосой дальнего леса, но не от этой привычной картины затрепетало и вдруг болезненно сжалось его сердце. То, что он увидел, поразило Бурова до крайности, однако, как он впоследствии ни клялся, как ни божился, никто ему не верил. Да и кто поверит, когда прямо в небо, по невидимой, устремленной к звездам дороге две огромные лошади мчат зеленую кибитку, а потом, описав круг, возвращаются уже собаками, чтобы раствориться на ходу в белом тумане. Кулаками протерев глаза, Колька широко и проникновенно перекрестился. Хмель разом вылетел из проспиртованной головы, он и припомнить не мог, когда она работала так же ясно и четко. Но настоящее зрелище только еще предстояло! Над темной полоской леса, на фоне глубокого звездного неба Буров вдруг увидел петуха. Устремляясь ввысь, он летел — застывший, без малейшего движения крыльев, летел, играя богатством оперения, как выпущенная из лука стрела. Прямо за ним, двигаясь по пятам, уходило в небо нечто бесконечно могучее, имевшее в головах форму рыцарского шлема, переходившего в длинное сигарообразное тело. Вдоль него — Буров разглядел — вытянулись две забранные в броню руки. Остальное пропадало в бушевавшем шквале огня. Так мог бы идти на бой демиург в сиянии собственной славы, но Колька таких слов не знал. Зато прямо на его глазах петух оказался на макушке рыцарского шлема и тут же исчез, обернувшись его боевым оперением. В следующий миг видение пропало. Какое-то время Буров еще стоял, глядя в небо, потом тихо охнул и опустился на мокрую траву…

Белый свет заливал пустынный мир, играл в мельчайших капельках тумана. Лукарий все дальше уходил от Земли, и наслаждение свободным полетом переполняло его, радость собственной мощи пьянила. Он жаждал сражения, ставшие броней мышцы напряглись в предчувствии смертельной схватки, и он стремил свой полет в пространство, в открытый силам Добра и Зла холодный мир звезд. Свобода! Где-то далеко исчезающей белой точкой растаяла Луна. Солнце из мирового светила превратилось в маленькую звездочку, а он все летел, с жадностью пожирая пространство, нанизывая его на невидимую нить своего стремительного движения. Вот сейчас где-то там, на окраине галактики, он увидит яркую вспышку, и, набирая скорость, черный, как сама космическая ночь, на него устремится тот, кто продал душу дьяволу, тот, с кем он схлестнется в своей последней схватке, — Серпина! То будет открытый бой, дуэль, когда все сомнения отринуты и лишь холод ума и холод поднимающегося пистолета!.. «Господи! — взмолился Лукарий. — Не отнимай у меня радость сражения!» Он ждал, и соленый вкус пота и крови уже коснулся его губ, уже грудь вздымалась в предвкушении сечи… но лишь чернота галактической ночи и космическое одиночество обступали его. Он метался, он изнемогал… противник медлил. Незаметно, нежным касанием кисеи, мельчайшая сеть покрыла все его затянутое вороненой сталью тело. Сперва легко, потом все сильнее и сильнее она обнимала его, давила, сжимая прессом, начала крушить. Он понял все. Объятия ада смыкались на нем, он уже видел разверзшиеся глубины готовой поглотить его черной дыры, с каждым мгновением все яснее чувствовал ее страшное, неотвратимое притяжение. Тонким осенним ледком хрустела сталь, стонал, не выдерживая напряжения, бронированный панцирь… Что оставалось сил Лукарий рванулся. Огибая ненасытную пасть черной дыры, устремился к Земле. Он знал, что лишь припав к ней, раскинувшись на шелковистых ее лугах, найдет спасение!

В ту ночь все обсерватории мира зафиксировали появление летевшей на невероятной скорости к Земле неизвестной дотоле кометы. Столкновение было неизбежно, его последствия апокалиптичны. Увидев ее, старик академик бросился звонить домой, предупредить… О чем? Он усмехнулся, закурил после тридцатилетнего перерыва, подошел к окну. В саду обсерватории цвела вишня, весенняя ночь была тиха и нежна. Академик поднял глаза к небу, комету уже было видно невооруженным глазом, скорость ее приближения была чудовищна. Старик перекрестился, закрыл глаза: раз! два! три!.. Он досчитал до десяти, бросился к телескопу: вид звездного неба удручал своей привычностью. Как громом пораженный стоял он у самого мощного в мире аппарата, совершенно ясно сознавая, что ничего не понимает не только в жизни, но и в своей науке. Единственное, что старик знал наверняка, — он был счастлив! И впоследствии, на специально созванном международном конгрессе, крупнейшие ученые лишь разводили руками. Нашлись экстремисты из молодых, предлагавшие принять резолюцию, что такого явления не было в природе, но их пристыдили, и ученые ни с чем разъехались по домам. Журналисты, естественно, изгалялись как могли, но и они не знали правды о случившемся. Ее знал один Колька Буров.

Прибежав к месту падения звезды, он увидел распластавшегося на земле мужика. Весь израненный и истерзанный, он всем телом вжимался в суглинок и то ли плакал, то ли смеялся.

— Э… как тебя отделали! — Николай снял с плеча ватник, переложил на него несчастного. — Потерпи, браток, я за водкой сбегаю, тебе и полегчает!

Буров рысью понесся к избе, а когда вернулся, на примятой земле лежала лишь его одежка.

— Дела-а… — сказал Николай, и это было все, что он мог сказать.

— Детство кончилось, Лука, мы теперь играем совсем по другим правилам! — Серпина с прищуром смотрел на стоявшего перед ним Лукария, чей истерзанный вид мог вызвать сострадание даже у профессионального палача. Живописные лохмотья, бывшие когда-то отменного качества костюмом, прикрывали все в ссадинах и кровоподтеках тело. На залитом кровью лице угольками горели глаза. — Ты так и не понял, что изменилось время, и все эти дуэли и прочие донкихотские штучки давно уже вышли из моды. Холодный расчет и прагматизм — на сантименты не остается сил. Теперь весь мир живет по этим законам. Человек, отойдя от звериного, приблизился не к божескому, а к состоянию программируемой машинности. Ты просто дышишь пылью ушедших столетий. Мы с тобой живем в жестоком мире, и хочешь ты того или нет, а к нему надо приспосабливаться. Тебе, мой друг, — Серпина покровительственно улыбнулся, — удалось восстановить против себя все силы ада, и то, что ты вырвался из его объятий, можно отнести лишь к разряду чудес. Ладно, хватит, — оборвал он себя, — будем считать, что урок тобой усвоен! Говори, что ты сделал с Циссоидом Хроноса, и можешь идти к Анне, она ждет!