Проклятие Византии и монета императора Константина - Мария Очаковская

Лобов стоял совершенно потерянный, обводя взглядом присутствующих, он явно хотел, чтобы кто-то подбодрил его, но все молчали, на их лицах было то же щемящее чувство безысходности.

Бьорн и Архипцев переглянулись:

– Мить, понимаешь, это еще не все… – выдавил Сева. – Мы, когда Дениса искали, то сразу, то есть не сразу… Короче, Мить, когда машину нашли, кузов «Урала» был открыт, а находки исчезли.

Напали разбоем на Михайлицын двор, на его сына […] да двор разграбили. А людей перебили и переранили. Я в том селе не один был […]

Фрагмент грамоты 494, Славенский раскоп, XIV в.

Все последующие дни прошли для Лобова как в тумане. Он будто спал и видел кошмарный сон. В этом сне вся деревня с ее жителями и лагерь с археологами были окружены и захвачены в плен какими-то космонавтами в скафандрах. Они деловито сновали взад-вперед, ни слова не говоря; одни опрыскивали какой-то зловонной жидкостью все, что попадалось им на пути, другие забирали пробы воды, земли, ловили комаров, мух, мышей, птиц, а потом исчезали за дверями-шлюзами в блестящих вагонах-лабораториях. Дину и Казимира разлучили, козленок истошно блеял, не понимая, почему с ними так поступают, овчарка пыталась укусить одного из «космонавтов», и тот пригрозил ее усыпить. Пришлось несчастную Дину привязать на цепь. По небу над лагерем кружили вертолеты, а на поле у леса, где проходила дорога, в авральном режиме работали экскаваторы, рыли траншею. В считаные часы вся деревня и прилегающая к ней зона в радиусе нескольких километров были полностью отрезаны от внешнего мира. Заболевших поместили в мобильный госпиталь, умерших – в морг, близким даже не дали с ними проститься, а тех, кто еще не заболел, просто изолировали. Все дома, дворы и палатки помечались какими-то загадочными опознавательными знаками. По границе зоны люди в скафандрах натянули колючую проволоку и установили шлагбаум, его круглосуточно охраняли вооруженные люди.

Прожив сорок с лишним лет, Дмитрий Сергеевич никогда ни с чем подобным не сталкивался и даже на секунду не мог представить, что где-то рядом существуют некие эпидемиологические службы экстренного реагирования, которые в мгновение ока способны превратить обычную деревушку в настоящий концентрационный лагерь.

Да-да, именно в концлагерь. Потому что после изоляции, дезинфекции и вакцинации люди в скафандрах приступили к допросам.

– От обширной эпидемии нас может спасти лишь быстрая и четкая работа всех занятых в операции служб, – чеканил слова руководитель бригады эпидемиологов. – Возможно, наши методы покажутся кому-то чересчур жесткими, даже жестокими, но выбора у нас нет! – Надетая на его лицо большая маска-шлем искажала голос, что делало его похожим на Дарта Вейдера.

И допрашивал он всех без исключения:

– Есть ли среди членов экспедиции мигранты из Средней Азии? Имел ли кто-то из членов экспедиции контакты с мигрантами из Средней Азии? Посещал ли кто-то из членов экспедиции страны высокой эпидемиологической активности? Индию, Пакистан, африканские страны?

Больше других досталось Лобову, успевшему побывать в Новгороде, мучили его долго и с особой дотошностью. Отчаянные попытки самого Дмитрия Сергеевича заступиться за дочь и отправить ее обратно в Москву ни к чему не привели.

– Товарищ Лобов, наверное, вы плохо меня понимаете? Или не хотите понимать? Вы и ваша дочь попали в зону ВЭР, высокого эпидемиологического риска! Ваша дочь находится в группе контактёров и останется в лагере! – властным голосом ответил Дарт Вейдер и придвинул к Лобову диктофон. – А нам с вами необходимо выявить все, я подчеркиваю, абсолютно ВСЕ ваши контакты в городе. Вирус, с которым мы имеем дело, по всей видимости, передается воздушно-капельным, самым, так сказать, эффективным путем. Мы должны выявить всех возможных контактёров! Ошибки исключаются!

В ответ Лобов, сбиваясь, диктовал нескончаемый список фамилий сотрудников Новгородской экспедиции, всех, кого видел на Базе, на Троицком раскопе. Фамилий соседей, которые встретились ему на лестничной клетке, а также хозяйки кафе под домом, где они с Алей выпили кофе, равно как и телевизионщиков из Москвы, Дмитрий Сергеевич не знал. Эпидемиолог потребовал от него сообщить имена, адреса, особые приметы людей и аккуратно занес все данные в блокнот. Он уже хотел закончить допрос, но тут Дмитрий Сергеевич вспомнил о железнодорожном вокзале.

– Бог ты мой! Там была целая толпа!!! Что же я натворил! – Лобов в отчаянии схватился за голову.

– Да уж, успели наследить. Возможно, придется расширить зону карантина, – заключил Дарт Вейдер, и даже скафандр не скрыл его раздражения.

Последовала гнетущая пауза.

– Чего вы ждете, вы свободны.

И Дмитрий Сергеевич нетвердыми шагами побрел к себе в палатку.

Надо сказать, что беседа с эпидемиологом только подлила масла в огонь. Лобов и без того винил себя во всем произошедшем.

С момента его возвращения в лагерь он сильно изменился. Человек, полный уверенности, бодрости и оптимизма, исчез. Теперь на Лобова было страшно смотреть – усталый, изможденный, почерневший от навалившихся на него бед, он почти ничего не ел, не спал, лишь притворялся спящим, чтобы Тася и Аля оставили его в покое.

Он винил себя во всем: что уехал из лагеря невовремя и задержался в городе, искренне полагая, что при нем ничего подобного бы не случилось, он мучился из-за того, что не отговорил дочь от поездки и привез ее в Торново. И, главное, он как-то сразу и безоговорочно взвалил на себя ответственность и за пропажу находок, и за смерть землекопов, хотя умерли они от оспы.

– Пап, но ты-то тут при чем! – пыталась возражать дочь.

– Ведь это я привел всех сюда и заставил работать, – отвечал он, уставившись в брезентовые стены палатки, бормоча что-то о проклятом месте, проклятых раскопках, разбудивших страшную средневековую хворь.

– Чушь! Пока даже специалисты и этот мерзкий Дарт Вейдер не понимают, откуда пришла болезнь.

– Нет, Алечка, не чушь. Твой отец – непроходимый идиот. Прав был Шепчук, какой из меня начальник экспедиции! Если б я отдал ему находки, то сейчас они были бы целы и невредимы. А я побоялся, не отдал. Значит, буду отвечать…

Впрочем, о своей дальнейшей жизни Лобов не думал, втайне надеясь, что вскоре оспа заберет и его. Но болезнь, выбирая следующую жертву, словно нарочно обходила Дмитрия Сергеевича стороной. Выглядел он, конечно, скверно, но никаких симптомов оспы у него не наблюдалось. Симптомов не было и у остальных обитателей лагеря. День шел за днем, а новых заболевших, слава богу, не прибавилось. Паника и страх немного поутихли, хотя общее настроение подавленности не прошло. Бьорн и Сева пытались заглушить его коньяком, Гронская – бессмысленным перекладыванием каких-то бумаг. Аля и Гарик дрессировали собаку и козленка, Марья Геннадьевна, роняя слезы, писала дневник. Лобов же лежал на раскладушке, отвернувшись от всех, и буравил взглядом брезентовые стенки палатки. Он давно потерял счет дням. Время тянулось невообразимо медленно.