Дикая жизнь - Фиона Вуд

Я села. Наверное, я не только ощущала тошноту, но и выглядела так, словно меня сейчас стошнит, потому что Элайза принесла мне стакан воды. Я взяла его и машинально выпила.

Сибилла достала какой-то флакончик и ватный шарик.

– Это мое густое апельсиновое масло. Им мы оттираем всякую липучую дрянь от… всего, к чему она прилипла.

Я кивнула. Она смочила вату и принялась осторожно оттирать закладку. У нее получилось. Она болтала не переставая, чтобы подбодрить меня, сделать этот скверный день обычным. И это у нее тоже получилось.

После обработки маслом всей поверхности закладки от красного маркера Холли остались лишь еле заметные розоватые следы и запах апельсина.

Это уже терпимо.

Сибилла улыбнулась и объявила:

– В студии есть отличный сканер, не хочешь сделать копии?

Мне требовались все остатки сил, чтобы дышать и сдерживать дрожь, но я сумела выговорить:

– Почему бы и нет?

Всего за двадцать минут, оставшихся до ужина, мы сделали целую кучу копий снимков Лу. Несмотря на то, что она мне нравится, не могу сказать, что мы с ней сблизились. На расстоянии вытянутой руки ее окружает стена – настолько прочная, что я даже не рискнула спросить про парня на фотографиях.

Выйдя из студии, мы обнаружили, что вокруг творится какая-то суматоха, и только потом, поскольку сирены не было слышно, заметили «Скорую» возле столовой.

Кого-то вынесли на носилках из корпуса «Фолкнер».

– Господи… – вырвалось у Лу.

Мы поспешили туда. У Пиппы наготове сенсационное известие. Кэсси, одна из клуба девчонок «булимия ради забавы», отключилась после двадцати порций крепкого кофе подряд, выпитых также «ради забавы».

– Ее реанимировали, – объяснила она. – Но с трудом.

Скрестив руки на груди, Пиппа поделилась знаниями, почерпнутыми у старших сестер:

– «Скорым» строго запрещено включать сирену: когда сюда приезжала Стеф, они ее включили, и начался массовый психоз. И они растерялись, не знали, кому из девчонок оказывать помощь.

Лу переглянулась со мной.

– А я-то боялась змей.

Мы возвратились в «Беннетт».

воскресенье (позже)

Ненавижу Холли.

Ненавижу Холли.

Ненавижу Холли.

Только долбаный психолог утверждает, что я честна, по крайней мере с собой.

Она ничего не знает про Фреда.

Ничего не знает о том, что у меня на душе.

Эта палка о двух концах.

Я не могу ожидать, что к моим чувствам отнесутся с уважением, если я не поделилась ими.

Вот цена, которую приходится платить за скрытность, за то, что у меня есть секреты. Цена – это когда Холли говорит все, что ей в голову взбредет, а я молчу.

Я уже достаточно знаю о своих соседках по корпусу, чтобы понять: если бы я не стала скрывать правду, если бы объяснила, если бы рассказала про Фреда, они вступились бы за меня.

Сибилла и Пиппа встали на мою сторону, даже не зная, каково это для меня – видеть, как кто-то изуродовал фотографию Фреда.

Я даже не уверена, что Холли поступила бы так подло, если бы все знала.

Может, то, что я на самом деле ненавижу, – это моя жизнь с тех пор, как ты умер. А вовсе не Холли.

Определенно не Холли.

Нет, не она…

Холли слишком мало для меня значит, чтобы ненавидеть ее.

Сегодня случилось сразу три необычных события. Во-первых, после того как все направились к ненавистному микроавтобусу ужасов, я вернулась, чтобы поторопить Лу – уже собравшуюся и готовую к выходу, – и обнаружила, что она фотографирует большую гусеницу, слепленную из грязноватой голубой замазки, посадив ее на спинку одного из кухонных стульев.

– Просто развлекаюсь, как могу, – она сверкнула улыбкой ровно так, как требовал случай, убрала фотоаппарат и вышла вместе со мной.

Второе событие произошло после нашего возвращения. Я видела, как Холли выскользнула из «Кливленда» – корпуса, где живут Бен и Майкл. На лице у нее застыло почти такое же выражение, как на лице Лу сегодня утром – старательное, очень правильное, – хотя и чуть более довольное, как у кошки, тайком полакомившейся сливками. Что она там делала? Рисковала, чтобы нанести визит Винсенту? Между ними что-то назревало с самой вечеринки на плато Белых эвкалиптов, но со мной она новостями не делилась, ведь я была наказанной.

И третье необычное событие: в моих отношениях с Беном случился прорыв. Не то чтобы однозначно к лучшему. На краткое время гормональный туман рассеялся, и теперь я опять вся в сомнениях насчет нашей возможности «встречаться» здесь, в лагере.

После завтрака и перед началом подготовки к дюльферному спуску – «ломать кости – это так увлекательно, ребята!» – мы с Беном ухитрились на несколько минут уединиться в художественной студии.

О, эти минуты – чтобы вдыхать его запах, смотреть ему в глаза, обнимать его, класть ладонь на его теплую кожу, туго натянувшуюся на мышцах, словно вырезанных из твердого дерева, чувствовать ровный ритм его натренированного сердца, заставлять его биться быстрее! Все это так поэтично. И вместе с тем страшно раздражает; сейчас в происходящем есть элемент рутины: последнее время мы подозрительно быстро переходим от зрительного контакта на расстоянии десяти шагов к сбивчивому дыханию.

Пришло время поговорить, но разговор складывался не совсем так, как я рассчитывала. В моем сценарии значились упоминания о чувствах, которых мы ранее не испытывали и вряд ли когда-либо испытаем с кем-нибудь другим. И о желании – и стремлении – оказаться там, где нет ни пространства, ни времени, где мы сможем сделать все, что подскажут нам наши тела. Где долго-долго не будет никого, кроме нас. Ни родителей, ни учителей, ни друзей.

И вдруг – ой! Пока я воображала наш (тропический) рай – минимум одежды, секс нон-стоп, превосходная еда, – Бен укусил меня за шею так жадно, что наверняка на ней остался след. Я оттолкнула его.

– Ты же не на роль в вампирском фильме пробуешься!

– А разве не пора?

– Если только поговорить…

– Поговорить? Я думал, мы от слов переходим к делу, – заявил он, продолжая настойчиво целовать меня после каждого слова.

– Вау, прямо крышу сносит, – сказала я.

– Признайся, ты ведь чувствуешь то же самое.

– А ты? (Он в восторге.)

– Вроде как подзадолбало, что мы только дойдем досюда – и все, опять стоп.

– Пожалуй… – значит, не стану заводить разговор о несуществующем рае с бирюзовой водой, широченной кроватью с пологом на четырех столбиках и парусящими на легком ветру шелковыми шторами, где мы будем совсем одни. Глубокий вздох. Неужели отважусь? – Всегда можно обойтись… без проникновения, – напомнила я.