Коричневые башмаки с набережной Вольтера - Клод Изнер

Жозеф озадаченно закрыл манускрипт.

– Ну и тарабарщина! Что почерк, что слог… Ребус, что ли, какой-то? Разберусь с этим завтра, потому что сейчас…

Сейчас Жозефу, всегда плохо переносившему алкоголь, чинила препятствия смесь пива, белого вина и кюммеля. Он растянулся на скрипучем канапе и мгновенно погрузился в сон, населенный смутными образами. Сюжет будущего романа-фельетона смутно проступал в болоте из конфитюра, где увязла толстая пожилая женщина, и в каждой руке у нее было по книжке…

Суббота, 15 января

Райская улица, славившаяся магазинами фаянса, фарфора и хрусталя, приютила и другие заведения. Среди них – шляпный бутик Анни Шеванс, завлекавший публику двумя витринами с гроздьями причудливых головных уборов всех цветов радуги. «Шикарная шляпка» – гласила вывеска, на которой ярко-желтые буквы разместились полукругом над, конечно же, шляпкой – розовой и украшенной вишенками.

Бутик был в почете у людей искусства, инженю и шансонеток, совершавших на него набеги в конце недели после разорительных походов по салонам готового платья.

В тесном торговом зальчике клиенток принимали две дамы в летах, они же вели бухгалтерский учет. В конце коридорчика между двумя примерочными, такого маленького, что его можно было бы и не заметить, находился кабинет хозяйки, весьма скромно обставленный: стол, заваленный книгами и журналами, стул и шкаф. Так или иначе, мечта Анни Шеванс, взлелеянная в отрочестве, проведенном в шляпных мастерских, воплотилась: ей хотелось создавать оригинальные и экстравагантные головные уборы, призванные задавать тон, не слишком уступая вульгарному вкусу почтенной публики. Анни годами каждую свободную минутку искала вдохновения, разглядывая старинные гравюры, которые скромный бюджет позволял ей покупать на набережных букинистов. Она восхищалась головными уборами времен Генриха III, Генриха IV, Людовика XIII. Изучала костюмы на полотнах великих мастеров – от Рубенса до мадам Виже-Лебрен[79], – знала все картины Лоуренса и Гейнсборо. Современные художники ее мало интересовали, и в самых удачных и смелых творениях завоевавшей некоторую славу модистки прослеживался некий налет старины.

Анни была единственной дочерью надомной вышивальщицы, овдовевшей в двадцать два года и воспитавшей дочь в одиночку. «Ты станешь настоящей леди, клянусь тебе!» – повторяла мать, мечтая о том, чтобы девочка получила все то, чего не добилась она сама. С ее точки зрения, самой завидной была судьба модистки. Эти труженицы иглы, принадлежащие к мелкобуржуазным кругам, считались аристократией среди швей и портних, отличались светскими манерами и более высоким уровнем образования. И Анни Шеванс соответствовала. Она росла старательной, послушной девочкой, помогала матери и в юности тоже проявляла удивительное благоразумие – никаких танцулек по субботам, никаких мужчин. Никогда не выходила на улицу простоволосой, не разгуливала под ручку с окрестными шалопаями, а на ее безупречно чистой юбке нельзя было найти ни единой приставшей ниточки.

Благовоспитанная, добродетельная, прилежная и уверенная в себе Анни постигла все премудрости выбранной профессии: сначала она была простой работницей шляпной мастерской и делала каркасы для головных уборов, затем стала аппретурщицей и обтягивала каркасы тканью, дальше – гарнитурщицей, и наконец, старшей модисткой. Она быстро поняла, что нынешние женщины скорее купят три шляпки по двадцать франков, чем одну за шестьдесят, и разрабатывала элегантные, но недорогие модели. И вот итогом долгих лет упорного труда стал салон на Райской улице – Анни очень нравилось название. Сейчас она подумывала подыскать себе в мужья какого-нибудь министерского чиновника и твердым шагом продолжала идти в светлое будущее.

Не менее твердым шагом в это студеное безоблачное утро к бутику «Шикарная шляпка» приближались коричневые башмаки. Их каблуки гулко стучали по пустынному тротуару.

Фонарщик в синем картузе, рабочей блузе из суровой ткани и в армейских усах один за другим гасил газовые фонари на улице Висконти.

Эфросинья встала в отвратительном настроении, скорбная ревматическими болями в шее, разыгравшимся люмбаго и колотьем в правой ноге. Заключив, что ей не вынести эту тройную муку без чего-нибудь бодряще-укрепляющего, и убедившись, что ее обожаемый отпрыск храпит без задних ног в своей комнате, толстуха угостилась кусочком сахара, смоченным в шартрезе. Обнаружила, что сахар, смоченный в шартрезе, – это волшебно, и позволила себе второй кусочек. Воспрянув духом, она умылась, оделась и приготовила завтрак для сына: огромная чашка кофе со сливками, пять бутербродов с маслом и миска чернослива.

Когда сонный Жозеф с опухшими после вчерашних возлияний глазами и вихром, торчащим на затылке, уселся за стол перед этой горой съестного, он лишь поморщился и ограничился двумя глотками кофе, совсем белого от сливок, с половинкой бутерброда.

– Который час?

– Восемь, котеночек.

– Почему ты не разбудила меня пораньше? Мне еще надо забежать к Айрис, а потом в лавку.

– Я тоже собираюсь на улицу Сены – надеюсь, эта бестолочь Мелия уже приведет к тому времени детей. Ну-ка кушай чернослив скорее, он очень полезен для кишечника.

– Спасибо, у меня кишечник и так в порядке, – проворчал Жозеф, отодвигая миску подальше. – Скажи-ка, матушка, а та книга в переплете под мрамор, которую ты по ошибке забрала у своей подруги…

– Нет-нет, это она по ошибке мне ее отдала, бедняжка.

– Ну да… Так что это за книга?

– Э-э… Да я толком и не поглядела, засунула ее куда-то, теперь и не вспомню. Что ты пристал со своей дурацкой книжкой?

Жозеф молча помахал у нее перед носом томиком в марморированной бумаге, найденным накануне.

– Ах, ну надо же, тебе страшно повезло, что ты откопал ее в таком бардаке!

– Расскажи мне о Филомене Лакарель. Ты знаешь ее подруг?

Эфросинья недовольно запыхтела и, воспользовавшись тем, что сын подошел к раковине вымыть чашку, закинула в рот еще пару кусочков сахара с шартрезом.

– Уа… бе… не… уа… бе… да… – гордо проговорила она с набитым ртом.

– Что? У тебя беда? – забеспокоился Жозеф.

– Я тебе не ябеда! – повторила Эфросинья, проглотив лакомство. – И про Филомену я мало знаю, кроме того, что она души не чаяла в генерале Буланже и в конфитюрах… А, вот сейчас вспомнила, Филомена придумала что-то вроде клуба, ну, знаешь, как у богатеев заведено – они там всякие сигары раскуривают и сплетничают почем зря. То есть Филомена сигары не раскуривала, понятно, у нее клуб, как у тех расфуфыренных фиф, которых ты называешь «тетеньками», – фифы тоже сплетничают в своих аристократических клубах напропалую, только не сигары курят, а веерами машут, бездельницы…