Грозное дело - Сергей Булыга

В проходе была темнотища. Трофим пошёл вдоль стеночки, на ощупь. Так он прошёл до поворота, повернул и пошёл по переходу в сторону поварни, чтобы дальше повернуть в сторону медного рундука…

Как вдруг его схватили за рукав. Трофим обернулся. Там щёлкнули кресалом, выбили огонь. Стало светлей. Трофим увидел двух стрельцов. Один из них спросил:

– Пыжов?

– Пыжов, – сказал Трофим.

– Тогда это тебе, – сказал второй стрелец и подал ему что-то тяжёлое, завёрнутое в рогожку.

– Не разворачивай, – сказал первый стрелец. – А велят развернуть, развернёшь. Сам знаешь, кто велит!

И тут же дунул на огонь. Опять стало темно.

– Иди, – сказал первый стрелец уже из темноты.

Трофим пошёл. Шёл и гадал, что это он несёт – тяжёлое, железное. Неужели кочергу – ту самую? И эти стрельцы – неужели это были люди Годунова? Дай-то Бог, чтоб так оно и оказалось. И Трофим шёл дальше, в правой руке держал рогожку с тяжестью, а в левой – португал, тоже совсем не лёгкий. Так он шёл и шёл, и ничего с ним больше уже не случалось.

Пока он не дошёл до медного рундука. Там, как всегда, сидело четверо стрельцов, но на этот раз все были новые, незнакомые. Трофим остановился перед ними и показал португал.

– О! – только и сказал один из них, похоже, старший, и тут же спросил: – Дорогу туда знаешь?

Трофим ответил, что не знает. Тогда этот старший стрелец велел одному из своих пособить. Тот поднялся и пошёл. Трофим – за ним. Теперь, уже на царицыной половине, идти было намного легче, ибо в стенах – то справа, то слева, стали попадаться небольшие окна. Смотреть через них было нельзя, так высоко они были прорублены, но свет через них попадал.

И вот с этим светом, не спеша, стрелец с Трофимом прошли прямо, потом повернули, потом сразу ещё раз, там их остановили сторожа в высоких шапках, Трофим показал им португал, и сторожа пропустили их дальше. Они пошли вверх по лестнице, миновали горницы, потом светлицы и взошли на самый верх – чердак.

Но чердак там был особенный – стены обиты дорогой материей, на потолке парсуны, полы в мелкий дубовый кирпич, выложенный шахматой. А возле единственной двери стояли рынды с серебряными бердышами. Трофим показал им португал, и рынды расступились. Стрелец-провожатый остался в сенях, в дверь вошёл только один Трофим.

Там, дальше, были ещё одни сени, тоже очень богато убранные, уже даже с коврами на полу поверх дубовых шахмат. Вдоль стен стояли широкие мягкие лавки, на них сидело много людей, и все они, если судить по их виду и нарядам, были люди непростые. А прямо впереди, перед закрытой дверью, стояла толстая сенная девка, а, может, даже и боярышня, ибо больно много было на ней жемчугов. И только Трофим так подумал, как боярышня заулыбалась, подошла к нему и чуть слышно, но очень душевным голосом спросила:

– Трофим Порфирьевич?

Трофим утвердительно кивнул. Боярышня взяла его за руку и чинно повела мимо сидящих прямо в дверь. У Трофима колотилось сердце. Чёрт знает что, думал Трофим, не на плаху же ведут, он, что, ведьм не видывал?!

А вот, оказалось, что таких и впрямь не видывал. Ибо теперь он очутился в небольшой каморке, в полутьме и в свечной духоте, где слева стоял поклонный крест на полстены, а справа, под божницей, в которой икон было в три ряда, не меньше, сидела сухая, древняя-предревняя старуха с белыми, ничего не видящими глазами. Старуха была в толстой зимней шубе, а голова у неё, поверх шапки, была укутана тёплым платком. Почуяв приход Трофима, старуха завертела головой, будто сова, шумно принюхалась, довольно усмехнулась и спросила:

– Это он?

– Он, матушка, – с почтением ответила боярышня.

– Сама знаю! – сказала старуха. – И видеть не надо. Фу, как винищем провонял! Ведь провонял же?

– Провонял, – сказал Трофим. – Винюсь.

– Поздно виниться, пёс, – строго сказала старуха и огладила себя по лбу, поправила сбившийся платок. Рукава в шубе были широченные, а из них торчали тоненькие ручки. Пальцы на них были, как крючки.

– Чего пялишься? – злобно спросила старуха. – Рано тебе ещё пялиться. Вот выколют тебе глаза, тогда напялишься!

Трофим молчал. Сердце бешено стучало. Старуха усмехнулась и сказала:

– Не трясись ты так. Мне до тебя дела нет. Таракан ты московский, вот ты кто. – И вдруг спросила: – Что с Ванюшей? Чую, захворал. Так, нет?

Трофим помолчал, в душе перекрестился и ответил:

– Захворал.

– Крепко захворал?

– Да, крепко.

– Вот! – громко сказала старуха и, поворотившись в сторону боярышни, продолжила: – Я чуяла! А ты что мне молола, чертовка?!

Боярышня сложила руки на груди, испуганно сказала:

– Бабушка…

– Какая я тебе бабушка?! – взъярилась старуха. – Я государыня княгиня! Мой брат, князь Иван…

И осеклась, замолчала. Свела брови и сказала с горечью:

– Сожрали волки братца моего, кричали, будто братец на Ванюшу замышлял. Да как бы он мог такое, если…

И вновь замолчала, начала жевать губами. Потом замерла, по левой щеке покатилась слеза. Старуха резко смахнула слезу, продолжала:

– Мал тогда был Ванюша, не смог братца моего отбить. Извели злодеи братца. Ну да Ванюша того не забыл, и как только вошёл в силу, всем им братца моего припомнил. Поотрубал волкам головы. Так им и надо!

Тут она вдруг повернулась в сторону Трофима и сказала:

– Не называй меня бабушкой. Называй: боярыня княгиня Аграфена свет Фёдоровна. Запомнил?

Трофим послушно кивнул.

– Вот и славно, – сказала слепая старуха, как будто видела, что он кивает. – Злые люди называют меня ведьмой. Да только какая же я ведьма, прости, Господи?! – и она перекрестилась. И тут же спросила: – Что с Ванюшей?

– Плох государь Иван Васильевич, – сказал Трофим. – Не ест и не пьёт. Не спит. Не говорит. И не узнаёт никого.

– Чего это он вдруг так? – спросила Аграфена.

Трофим промолчал. Она тогда спросила:

– Что Софрон?

– Софрон при нём, – сказал Трофим. – И ещё лекаря к нему приставили. Лекарь иноземный, Иван Илов…

– Тьфу!

Трофим промолчал. Старуха Аграфена, вдова князя Василия Челяднина, ещё немного помолчала, поводила носом, а потом спросила:

– А что внучек Ваня? Государь-царевич, что с ним? Чую, что и с ним беда.

Трофим, помолчав, тоже сказал:

– Беда.

– Какая?

– Помирает.

– Эх! – гневно вскричала Аграфена, размахивая сжатым кулачком. – Я так и чуяла! А эти чертовки молчат! Ведьмы проклятые! Скажу Ванюше, чтобы велел их всех пожечь. Слышишь, ведьма?!