Баронесса. В поисках Ники, мятежницы из рода Ротшильдов - Ханна Ротшильд

Лорейн разъезжала по стране словно коммивояжер – с чемоданом, набитым пластинками. «Ездила в Филли, в Балтимор, и в Кливленд, и в Чикаго. Я была тогда девчонкой и пыталась продавать Монка и других, кого мы записывали в "Блю Ноутс". И в Гарлеме тоже. Ребята из магазинов говорили мне о Монке: "Он не умеет играть. У него обе руки левые". Приходилось попотеть, чтобы заставить их купить пластинку и послушать». По словам Лорейн, она скоро сделалась у Монка девочкой на побегушках: «Он вызывал меня и просил: "Отвези меня туда. Сделай то-то", и я возилась с ним, потому что даже тогда понимала, что он особенный. Сделалась его странствующим рыцарем женского пола».

Умел Монк находить женщин, которые брали на себя все заботы о нем, – сперва мать, потом жена Нелли, Лорейн, Ника. В 1930-х годах он лишь один раз добыл себе работу, и то на короткое время, а так вполне счастливо сочинял музыку, болтался с ребятами, лабал и окончательно уверился в том, что работа по расписанию – не для него. В те времена гениям разрешалось чудить и даже нарушать общепринятые правила, как будто принадлежностью к миру искусства оправдывалась и безответственность, и вполне эгоистический образ жизни. Лорейн Лайон Гордон подала пример, сравнив комнату Монка с обителью Ван Гога, и другие агенты Монка и авторы, писавшие о нем, подхватили тему, заговорили о его плясках, о его шляпах, о его необычном поведении.

В конце марта 1943 года, когда Ника в Африке сражалась за «Свободную Францию», Монк явился на призывной пункт и, как гласит семейное предание, заявил, что отказывается сражаться за страну, которая держала его предков в рабстве и до сих пор ничего толком не сделала для искоренения расизма. Ему выдали белый билет по форме 4F, как страдающему психическим расстройством. Вообще-то Монк редко высказывал какие-либо политические убеждения. В отличие от многих сверстников он не присоединился к Исламским братьям, не участвовал в маршах во имя равенства: делом его жизни была музыка. «Я вам что, соцработник? – накинулся он на одного интервьюера. – Мне плевать, что будет с тем чуваком или с этим. Мне есть чем заняться: сочинять музыку и заботиться о семье».

Он прекрасно знал себе цену. «Полагаю, я сделал для современного джаза больше, чем все остальные музыканты вместе взятые, – заявил он корреспонденту французского джазового журнала. – Поэтому мне противно слышать, как говорят: "Гиллеспи и Паркер совершили революцию в джазе". Большинство новых идей принадлежит мне. Я у Диззи и Птицы ничего не заимствовал, они ничему меня не научили. Они то и дело обращались ко мне, а в итоге вся слава досталась им».

Тем не менее знатоки уже признавали Монка верховным жрецом джаза. Он стал наставником молодых музыкантов – саксофониста Теодора «Сонни» Роллинза, трубача Майлза Дэвиса. «Монк научил меня большему, чем все остальные. По сути дела, всему научил», – говорил Дэвис.

Но это было признание лишь среди знатоков, оно не материализовалось в виде популярности и денег. Монк злился, глядя на то, как Диззи Гиллеспи и Чарли Паркер, что ни день, выступают, окружены славой. В середине сороковых годов Диззи зарабатывал по несколько тысяч долларов в неделю, а у Монка – ни работы, ни стабильного дохода. На исходе 1946 года Монк даже перестал платить взносы в профсоюз музыкантов. «Они играли со мной, повторяли мои мелодии, спрашивали совета, как добиться настоящего звука, как писать аранжировку, просили разбирать и исправлять их композиции, они пользовались моими темами… А меня даже в клубы не приглашали. Порой я даже не мог сходить в "Бердленд". Можете себе представить, каково музыканту слышать с улицы, как играют его темы, и не иметь возможности зайти в клуб?»

Первую пластинку Монк записал в 1948 году. На одной стороне – «Телониус», на обороте – «Пригородные глаза». Вскоре после этого он был арестован за хранение марихуаны и провел месяц в тюрьме. Сидел в тесной камере душным летом и думал о том, что после отсидки его как минимум на год лишат лицензии, дававшей право выступать в кабаре и большинстве клубов. Тут еще и Лионард Физерс опубликовал «Бибоп изнутри» (Inside Bebop) и одним абзацем расправился с Монком: «Он написал несколько неплохих мелодий, но едва ли достигнет успеха как пианист – техника у него слабая и непоследовательная». Зимой 1949 года, случайно столкнувшись с писателем, Монк ухватил его за грудки и наорал на него: «Ты вырвал у меня последний кус хлеба».

Монк и Нелли поженились в 1948 году. Собственное жилье было молодым не по карману, они жили то с сестрой Нелли, у которой уже имелись свои дети, то с матерью Монка Барбарой. Большую часть жизни Нелли страдала от боли в желудке, однако Монк не считал нужным снять с жены часть ее обязанностей по дому или обеспечивать семью: он музыкант, и в этом – его миссия.

Наркотики были неотъемлемой частью джаза. Монк употреблял дьявольский коктейль из спиртного, бензедрина, марихуаны, героина, кислоты и некоторых сильнодействующих лекарств. Здоровье у него было на зависть, но такое количество психотропных средств никто не мог бы принимать безнаказанно. Друзья оправдывали Монка, дескать, он всего лишь расслабляется. Но в ту ночь, когда должен был появиться на свет его сын, Монк расслабился так, что Нелли пришлось самостоятельно добираться до городской больницы на «острове Велфера», он же «ад посреди канала» (поблизости от тюрем и сумасшедших домов). В местном секонд-хенде купили вещички для новорожденного, и, едва оправившись после родов, Нелли снова вышла на работу – устроилась портнихой в «Марвел Клинерз» за 45 долларов в неделю.

Музыку Монк ценил превыше всего, но дорожил и дружбой – даже больше, чем свободой. 9 августа 1951 года он вез своего подопечного Бада Пауэлла в Нью-Йорк. Полицейские остановили их автомобиль. Пауэлл, наркоман со стажем, держал при себе в кармане пакетик героина. Запаниковав, он выбросил пакетик в окно – прямо к ногам полисмена. Обоих музыкантов выволокли из машины, воткнули лицом в капот, стукнули пару раз для вразумления и заковали в наручники. Монк знал – пусть копы и сам Пауэлл об этом не догадывались, – что Баду не выдержать еще одного срока в тюрьме. Психическое расстройство молодого музыканта, покушение на самоубийство, постоянные нервные срывы многие связывали с избиением, которому он подвергся в полиции в 1945 году. Затем его поместили в психиатрический центр Кридмур и провели интенсивный курс электрошоковой терапии. По словам друзей, в результате у музыканта ослабла память и усилились перепады настроения.

Итак, Монк заявил, что наркотики принадлежат ему. Более того, он просил отпустить Бада, а сам получил три месяца заключения в печально прославленной тюрьме на Рикерс-Айленд – тяжелейший травмирующий опыт. Не он первый, не он и последний: в 1998 году, почти полвека спустя, вопреки заметному прогрессу в области прав человека и прав заключенных в том числе, New York Times писала, что «заключенные тюремного корпуса на Рикерс-Айленд годами систематически подвергаются как спонтанным избиениям, так и спланированным нападениям охранников, о чем свидетельствуют судебные протоколы. За последние десять лет многие заключенные были жестоко избиты, отмечены переломы костей, разрывы барабанной перепонки, тяжелые черепно-мозговые травмы». Тут особо не драматизирует: «Телониуса жизнь полюбому не баловала. Он не умел ходить по струнке и играть по правилам». По крайней мере, когда после освобождения Монк вынужден был сидеть дома, то написал несколько песен, ставших классикой джаза и образцом для подражания.