Баронесса. В поисках Ники, мятежницы из рода Ротшильдов - Ханна Ротшильд

И Ника столь же откровенно говорила о своем восхищении Монком в интервью Брюсу Рикеру:

«Он был уникален не только как музыкант, он – замечательный человек. Когда я думаю о нем, на ум приходит необычное слово: целомудрие. И это слово подходит ему идеально. Он был бескомпромиссно честен. Он избегал лжецов и сам никогда не лгал. Если честный ответ мог задеть чьи-то чувства, он предпочитал промолчать, а молчал Телониус так, что его порой принимали за немого. Но под настроение он мог болтать сутками напролет без умолку. Его разум был остер как бритва, его интересовало все, от полета бабочки до политики и высшей математики. А как с ним был весело! Я хохотала до слез».

Ника продолжала играть традиционную роль женщины из рода Ротшильд, помощницы и невидимой поддержки героя-мужчины. Как и ее бабушки и прабабушки, она могла позаботиться о комфорте для Монка и взамен получить право купаться в лучах его славы. «Телониус был артистом, и, чтобы поддерживать его в функционирующем состоянии, требовались преданность, самоотверженность, а порой и капелька гения, – пояснял Гарри Коломби. – У каждого чемпиона есть своя команда, вот мы и были его командой: я – официальный менеджер, Нелли – жена, Ника – друг».

Тромбонист Кертис Фуллер, много общавшийся с Никой и Монком в 1950-х и 1960-х годах, рассказывал мне: «Я не видел никаких проявлений близости, кроме, знаешь, поцелуя в щечку». Когда приятель спросил Монка, спал ли он с Баронессой, Монк с негодованием ответил: «Неужто я бы так обошелся с моим лучшим другом?» Саксофонист Сонни Роллинз сказал мне, что, хотя Ника и Монк почти не расставались, наедине они почти не бывали: «Мы тусовались все вместе, Монк с Никой приходили ко мне, мы куда-нибудь снаряжались вместе и гоняли из клуба в клуб до утра».

Документальный фильм Майкла и Кристиана Блэквудов запечатлел роли обеих женщин Монка на пленке. Нелли, миниатюрная, изящная, как птичка, суетится вокруг Монка, а тот если не вовсе отключился от реальности, то уж во всяком случае не погружен в текущий момент. В одной сцене он лежит на кровати, голый, но в шляпе, а Нелли приводит в порядок его одежду. Заходит официант, предлагает принести обед, но Монк, голый и в шляпе, не реагирует. Наконец он встает, медленно прохаживается по комнате, а жена пытается надеть на него пальто. Она такая маленькая, что ей приходится для этого подпрыгивать. Монк и пальцем не пошевелит, чтобы ей помочь. В другой сцене Нелли в аэропорту пытается разобраться с билетами, а Монк дурачится за ее спиной, то на ее плечо обопрется, то гримасу другим пассажирам состроит. Потом он кружится на месте посреди главного зала аэропорта. Нелли терпит его выходки, хотя ей трудно скрывать раздражение. Один эпизод наглядно раскрывает их отношения: Монк танцует в комнате и черт знает зачем смахивает с журнального стола пепельницу. Тут же в приоткрытой двери появляется встревоженное личико Нелли. «Что такое опять? – так и написано на нем. – Что он еще натворил?»

Отношения Ники и Монка в этом фильме предстают отнюдь не столь напряженными. Ей-то хорошо – не жена, не сотрудница. В некоторых эпизодах они болтают в клубе, обсуждают историю, музыку, которую он играл тем вечером. Ника смотрит на Монка с глубокой нежностью, не сводит с него глаз. «Он был человек своеобычный, – рассказывала она о привычках Монка. – Мог несколько суток напролет обходиться без сна, тут за ним было не угнаться, и он делал все, как хотел. Пойдет, бывало, задом наперед или вдруг остановится и закружится посреди улицы». Брак Монка Ника уважала: по ее словам, он и Нелли «обожали» друг друга.

Нелли даже радовалась, что у Монка появилась возможность куда-то сходить. Три года они теснились в крошечной квартире, и у Монка замечались несколько пугающие особенности поведения: он, как и говорила Ника, то не спал несколько суток подряд, то засыпал прямо на ходу или же сосредотачивался на какой-то идее. Перепадам настроения способствовал коктейль из сильнодействующих средств – и купленных по рецепту, и нелегальных. Нелли – измученная, часто болеющая, тревожащаяся за мужа, беспокоящаяся о детях – была довольна тем, что новая подруга мужа возит его повсюду и создает ему условия для работы. Порой Нелли сама звонила Нике и просила: «Приезжай скорее, Телониус напился и все громит, я вызову полицию». Ника мчалась на помощь, но заставала Телониуса уже угомонившимся. Ехала домой – но, едва переступив порог, вновь звонок телефона: «Телониус залез на дерево возле Линкольн-Тауэрс. В одной пижаме».

На диске Ника, рассказывая эти истории, не сердится и не досадует – она хохочет. «Знаешь, в скольких сумасшедших домах я побывала? [Смех.] Приезжаю, а он всегда – тише воды. И говорит: "Я псих, но всякий раз, как они меня обследуют, они говорят, что придется меня выпустить, значит, не такой уж я псих, точно?"» Ника считала, что врачи больше вредят Монку, чем помогают. «Что они делали? Накачивали его наркотиками, а какая в этом польза?» В ту пору никто не считал Монка больным – эксцентричный гений, злоупотребляющий сильнодействующими средствами.

Иногда, когда Монк ездил играть за город, Ника и Нелли сопровождали его вместе и даже подшучивали над его выходками.

«Однажды мы летели в Сан-Франциско и он всю дорогу расхаживал из конца в конец салона. Начали показывать фильм, он своей тенью заслонял кадр, пришлось ему наклоняться, чтобы проскочить под экраном. Мы с Нелли притворялись, будто с ним незнакомы. Примерно за час до прибытия он подошел к нам и говорит:

– Пошли на выход!.

Нелли перепугалась:

– Телониус, мы еще не приземлились!.

– Ладно, считай, я заткнулся!

И опять давай расхаживать».

Организатор концертов Джордж Вейн ездил в турне вместе с Монками и Никой, он хорошо знал всех троих и разбирался в их отношениях – кто у Монка был на первом месте, кто на втором.

«Телониус любил Нелли. Однажды мы сидели в вагоне-ресторане в поезде из Лондона в Бристоль, было примерно три часа дня. Солнечный свет упал на лицо Нелли. Телониус обернулся, поглядел на нее и сказал: „Ты похожа на ангела“. Какие прекрасные слова! Нелли не была красавицей, но для Монка она делала все и со всем мирилась, и он это ценил».

А какое место в этом раскладе отводилось Нике? – спросила я.

«Телониус уважал качество и класс. Ему нравился „роллс-ройс“. Он всегда покупал лучшие костюмы, на какие хватало денег. Аюбил похвастать. „Эй, со мной – Ротшильд. Баронесса!“ Это ему льстило, тем более что она любила его и уважала Нелли. И Нелли любила Баронессу, то есть позволяла ей делать все, что она хотела, для Телониуса. Оба они были в восторге от ее титула. Титулы и звания для них много значили».

Гарри Коломби считал, что и Ника в этой дружбе обрела новый статус.

– Телониус сделал ее своей в этом кругу. Он уважал ее, понимал, кем она была и кем стала и как она разбирается в искусстве. Он говорил: «Она клевая», и все парни начинали относиться к ней иначе. Не как к обычной фанатке, понимаете? Она стала частью джаза и этим была счастлива.

Не преуспев с гастролями в Альберт-Холле, Ника сосредоточилась на задаче вернуть Монку лицензию, чтобы он мог выступать в Нью-Йорке. Со времени введения сухого закона и до отмены его в 1967 году установленные мэром Ла Гуардии лицензии использовались как средство давления на пьяниц и наркоманов. «А еще вернее, полиция, угрожая лишить лицензии, вымогала взятки», – вспоминал Чико Гамильтон. У музыкантов с утратой лицензии рушилась и карьера. Билли Холидей, как и Монк, то и дело оставалась без лицензии и в эти периоды не могла толком заработать денег, выступить перед большой аудиторией. Иногда с помощью хорошего адвоката и изрядной суммы удавалось досрочно восстановить лицензию. Это Ника и пыталась сделать в 1954, 1955 и 1956 годах, но все напрасно.