Баронесса. В поисках Ники, мятежницы из рода Ротшильдов - Ханна Ротшильд

Через неделю после их знакомства Монк вернулся из Парижа в Нью-Йорк. Все восемь килограммов веса его багажа составляли береты, а по карманам Монк рассовал бесчисленные бутылки коньяка. Он возвращался домой, к семье и привычной жизни, а Ника отправилась в Лондон. Она хотела представить Монка широкой публике и с этой целью арендовала Альберт-Холл, стариннейший, а в ту пору все еще самый крупный концертный зал столицы. Этот зал был построен по воле принца Альберта именно с целью просвещения широких масс. Ника арендовала зал на шесть воскресений подряд и просила Монка отобрать музыкантов для сопровождения. «Я назвала этот абонемент „Джаз Променад“, – рассказывала Ника без малого двадцать лет спустя. – Предполагалось, что можно будет ходить вокруг музыкантов, садиться, да хоть укладываться».

Но Ника чересчур поспешила. Пусть в Лондоне с Монка и не требовали лицензии, виза ему и его спутникам была все-таки нужна. Ника умоляла иммиграционных чиновников не применять в данном случае обычные строгие требования, она обзвонила всех своих высокопоставленных знакомых, но тщетно: для Монка исключения делать не стали, а без рабочей визы он не мог выступать в Великобритании. Власти готовы были рассмотреть этот вопрос, но в обычный срок и с соблюдением всех процедур. «Я заплатила за все это кучу денег, и ничего не вышло. Телониус тоже был очень разочарован», – флегматично подытожила Ника.

Она тут же собралась и уехала обратно в Нью-Йорк. Больше она не станет и пытаться жить в Англии. Неизвестно, предупредил ли Монк жену о том, что у него появилась новая подруга, но вскоре жители района Сан-Хуан, выглянув из окна, с изумлением увидели посреди своего нищего квартала огромный «роллс-ройс», а за рулем – белую женщину в меховой шубе. Туту было тогда всего пять лет, однако он запомнил эту сцену на всю жизнь.

«Район у нас был не из богатых, так что когда она въехала на нашу улочку, это было то еще зрелище, – вся округа только на нее и таращилась. Она вела себя так, словно автомобиль – это в порядке вещей. Но такой автомобиль? В других машинах все внутри было пластиковое, а у нее – сплошь дерево и кожа, аж запах от них шел. И это чудное пальто из леопарда. Дa, наверное, не обычного там леопарда, а оцелота – ей подавай самое крутое».

Как Нелли восприняла это явление на «роллс-ройсе»? Не видела ли она в этой белой женщине угрозу? Нелли на все вопросы неизменно отвечала: «Она стала нам добрым другом, а мы нуждались в друзьях». Слова матери пояснил Тут:

– Каким-то образом мать и Ника поняли друг друга. Не знаю, потребовались им для этого слова или нет, но они решили заботиться о Телониусе вместе. Разделили бремя на двоих. Годам к восьми-девяти я твердо знал, что моя семья – это я, мама, папа, сестра и Ника.

Лорейн Лайон Гордон вспоминала: «Нелли по левую руку от него, а по правую – баронесса Панноника де Кенигсвартер с мундштуком в руке, выдыхает дым прямо в лицо. Самый настоящий брак втроем – я всегда дивилась им».

Музыкант и близкий друг Хэмптон Хоуз вспоминал, как ехал вместе с Монком, Никой и Нелли в «бентли» по Седьмой авеню:

– Монк был в отличном настроении, он повернулся ко мне и сказал: «Гляди, чувак, у меня тут и черная сучка, и белая сучка», и тут подъехал Майлз на «мерседесе» и крикнул в окошко своим слабым хриплым голосом – он перенес операцию на горле: «Погоняем?» Ника кивнула и с эдаким аристократическим британским прононсом заявила нам: «На этот раз я уделаю засранца».

Ника распорядилась поставить у себя в сьюте рояль, и Монк проводил там день за днем, репетируя и сочиняя новые песни. Ей нравилось смотреть на него за работой. «Поразительная сосредоточенность. Удивительно: мелодия являлась ему как озарение, но он сидел за инструментом часами, порой дни напролет. Внутренний Телониус, подлинный Телониус, создатель этой небывалой музыки существовал на ином уровне, чем все мы».

Пока Монк сочинял, Ника рисовала, делала коллажи, по большей части абстракции. Работала она чернильными ручками или красками, смешивая их со всем, что найдется под рукой. Монк посоветовал ей принять участие в ежегодном конкурсе, проводимом в галерее АСА в Нью-Йорке. «Я подала заявку только потому… что Телониус меня раздразнил. Они приняли мои работы всерьез, спросили, откуда эти своеобразные краски. Я ответила, это, мол, секретная формула, хотя на самом деле чего я только не подмешивала, и скотч, и молоко, и одеколон. Любую жидкость». Картины быстро разошлись, но, по словам сына Ники Патрика, потом Ника пыталась их выкупить.

С наступлением темноты Ника и Монк садились в «роллс-ройс» и объезжали город. Обычно они успевали побывать во многих клубах за одну ночь. Монк служил Нике проводником и наставником, знакомил ее со своими друзьями, помогал ей разобраться в музыке. Бросавшаяся в глаза пара: Телониус и Панноника, Верховный Жрец и Баронесса, красавчик-кобель и горячая штучка.

В мире джаза все знали всех, почти все клубы теснились на Пятьдесят второй стрит. Сара Воэн, Чарли Паркер, Билли Холидей, Арт Татум, Монк, Диззи и Дюк играли бок о бок. Тромбонист Кертис Фуллер вспоминал, как, стоя на сцене, высматривал оттуда Нику.

«Огромных лимузинов и важных шишек хватало – Ава Гарднер, Фрэнк Синатра и так далее. Они посылали записочки, просили подсаживаться к ним за стол. Но вошла Баронесса, проследовала за свой столик – и все переменилось. Она царила над ними всеми. Ника входила – это было как удар гонга, „бууум“, – проносился шепот, что явилась Баронесса. Играйте, черти, Баронесса слушает. Она прекрасно исполняла свою роль. Сидела перед сценой, в руке мундштук стометровой длины, на плечах меховая шуба, и сразу видно, что когда-то она была красавицей, затмевавшей всех».

Под утро, когда концерты заканчивались, Ника приглашала музыкантов на ужин в «Стэнхоуп». «Мы приезжали туда после закрытия клубов, – вспоминал кто-то из музыкантов. – Нам подавали все чего душа пожелает – и шампанское, и стейки». Для Ники посещение клубов было лишь прелюдией, самое интересное начиналось потом. По словам Кертиса Фуллера, «свободолюбка» Ника укладывалась нагой в ванну, курила и слушала музыку. Монка не пускали в клубы, но в сьюте Ники он превращался в центр притяжения для сменявших друг друга знаменитых гостей. «Все тут перебывали», – говорила Ника, перебирая легендарные имена: Сонни Роллинз, Оскар Петтифорд, Арт Блэйки, Бад Пауэлл, Чарли Паркер.

Музыканту Хэмптону Хоузу запомнилось, как однажды, заглянув к Нике, он обратил внимание на «множество картин, странного вида портьеры, канделябр, словно в киношном замке, и концертный рояль в углу. Я подумал: так живет человек, которому принадлежит Мавзолей Гранта или банк на Манхэттене». В этот момент из спальни раздался чудовищной силы звук. Хоуз сунул голову в дверную щель и увидел нечто невероятное: «Тело, распростертое на шитых золотом простынях, грязные ботинки торчат из-под норковой шубы ценой в несколько тысяч долларов». И лишь когда Ника жестом – поднеся палец к губам – попросила его вести себя потише, гость сообразил, что она оберегает послеполуденный отдых Телониуса.

Монку не привыкать было к женскому обожанию. Богатство Ники и цвет ее кожи льстили Монку, но гораздо важнее было, что она влюблена в его музыку. Говоря словами Тута, «Ника оценила его музыку, когда критики только плевались и половина музыкантов ничего не понимала, а она поняла, и это было самое главное и для нее, и для него. За это он ее и любил». Монк отзывался о своей новой подруге так: «Она меня не судит, она всегда рядом, у нее есть деньги, а они порой нужны. Да, она нас выручает, но не в этом суть. У нее отличная хаза, она возит меня повсюду в своем "бентли" и позволяет мне водить, и она классная леди». Позднее он уточнял: «Она Ротшильд, и я этим горжусь».