Портрет Дориана Грея - Оскар Уайльд

— Нет, ничего. Почему вы спрашиваете? А о преклонении выбольше не говорите — это глупо. Мы с вами друзья, Бэзил, и должны всегдаоставаться друзьями.

— У вас есть Гарри, — сказал Холлуорд уныло.

— Ах, Гарри! — Дориан рассмеялся. — Гарри днем занят тем,что говорит невозможные вещи, а по вечерам творит невероятные вещи. Такая жизнькак раз в моем вкусе. Но в тяжелую минуту я вряд ли пришел бы к Гарри. Скорее квам, Бэзил.

— И вы опять будете мне позировать?

— Нет, этого я никак не могу!

— Своим отказом вы губите меня как художника. Никто невстречает свой идеал дважды в жизни. Да и один раз редко кто его находит.

— Не могу вам объяснить причины, Бэзил, но мне нельзя большевам позировать. Есть что-то роковое в каждом портрете. Он живет своей особойжизнью… Я буду приходить к вам пить чай. Это не менее приятно.

— Для вас, пожалуй, даже приятнее, — огорченно буркнулХоллуорд. — До свидания, Дориан. Очень жаль, что вы не дали мне взглянуть напортрет. Ну, да что поделаешь! Я вас вполне понимаю.

Когда он вышел, Дориан усмехнулся про себя. Бедный Бэзил,как он в своих догадках далек от истины! И не странно ли, что ему, Дориану, нетолько не пришлось открыть свою тайну, но удалось случайно выведать тайнудруга! После исповеди Бэзила Дориану многое стало ясно. Нелепые вспышкиревности и страстная привязанность к нему художника, восторженные дифирамбы, апо временам странная сдержанность и скрытность — все теперь было понятно. ИДориану стало грустно. Что-то трагичное было в такой дружбе, окрашеннойромантической влюбленностью.

Он вздохнул и позвонил лакею. Портрет надо во что бы то нистало убрать отсюда! Нельзя рисковать тем, что тайна раскроется. Безумием былобы и на один час оставить портрет в комнате, куда может прийти любой из друзейи знакомых.

Когда Виктор вошел, Дориан пристально посмотрел на него,пытаясь угадать, не вздумал ли он заглянуть за экран. Лакей с самымневозмутимым видом стоял, ожидая приказаний. Дориан закурил папиросу и, подойдяк зеркалу, поглядел в него. В зеркале ему было отчетливо видно лицо Виктора. Наэтом лице не выражалось ничего, кроме спокойной услужливости. Значит, опасатьсянечего. Все же он решил, что надо быть настороже.

Медленно отчеканивая слова, он приказал Виктору позвать кнему экономку, а затем сходить в багетную мастерскую и попросить хозяинанемедленно прислать ему двоих рабочих. Ему показалось, что лакей, выходя изкомнаты, покосился на экран. Или это только его фантазия? Через несколько минутв библиотеку торопливо вошла миссис Лиф в черном шелковом платье и старомодныхнитяных митенках на морщинистых руках. Дориан спросил у нее ключ от бывшейклассной комнаты.

— От старой классной, мистер Дориан? — воскликнула она. — Датам полно пыли! Я сперва велю ее прибрать и все привести в порядок. А сейчасвам туда и заглянуть нельзя! Никак нельзя!

— Не нужно мне, чтобы ее убирали, Лиф. Мне только ключнужен.

— Господи, да вы будете весь в паутине, сэр, если тудавойдете. Ведь вот уже пять лет комнату не открывали — со дня смерти егосветлости.

При упоминании о старом лорде Дориана передернуло: у негоостались очень тягостные воспоминания о покойном деде.

— Пустяки, — ответил он. — Мне нужно только на минутузаглянуть туда, и больше ничего. Дайте мне ключ.

— Вот, возьмите, сэр. — Старушка неловкими дрожащими рукамиперебирала связку ключей. — Вот этот. Сейчас сниму его с кольца. Но вы же недумаете перебираться туда, сэр? Здесь внизу у вас так уютно!

— Нет, нет, — перебил Дориан нетерпеливо. — Спасибо, Лиф,можете идти.

Экономка еще на минуту замешкалась, чтобы поговорить окаких-то хозяйственных делах. Дориан со вздохом сказал ей, что во всемполагается на нее. Наконец она ушла очень довольная. Как только дверь за нейзахлопнулась, Дориан сунул ключ в карман и окинул взглядом комнату. Емупопалось на глаза атласное покрывало, пурпурное, богато расшитое золотом, —великолепный образец венецианского искусства конца XVII века — привезенноекогда-то его дедом из монастыря близ Болоньи. Да, этим покрывалом можно закрытьстрашный портрет! Быть может, оно некогда служило погребальным покровом. Теперьэта ткань укроет картину разложения, более страшного, чем разложение трупа, ибооно будет порождать ужасы, и ему не будет конца. Как черви пожирают мертвоетело, так пороки Дориана Грея будут разъедать его изображение на полотне. Ониизгложут его красоту, уничтожат очарование. Они осквернят его и опозорят. Ивсе-таки портрет будет цел. Он будет жить вечно.

При этой мысли Дориан вздрогнул и на миг пожалел, что несказал правду Холлуорду. Бэзил поддержал бы его в борьбе с влиянием лорда Генрии с еще более опасным влиянием его собственного темперамента. Любовь, которуюпитает к нему Бэзил (а это, несомненно, самая настоящая любовь), — чувствоблагородное и возвышенное. Это не обыкновенное физическое влечение к красоте,порожденное чувственными инстинктами и умирающее, когда они ослабевают вчеловеке. Нет, это любовь такая, какую знали Микеланджело, и Монтень, иВинкельман,[13] и Шекспир. Да, Бэзил мог бы спасти его. Но теперь уже поздно.Прошлое всегда можно изгладить раскаянием, забвением или отречением, будущее женеотвратимо. Дориан чувствовал, что в нем бродят страсти, которые найдут себеужасный выход, и смутные грезы, которые омрачат его жизнь, если осуществятся.Он снял с кушетки пурпурно-золотое покрывало и, держа его в обеих руках, зашелза экран. Не стало ли еще противнее лицо на портрете? Нет, никаких новых измененийне было заметно. И все-таки Дориан смотрел на него теперь с еще большимотвращением. Золотые кудри, голубые глаза и розовые губы — все как было.Изменилось только выражение лица. Оно ужасало своей жестокостью. В сравнении сэтим обвиняющим лицом как ничтожны были укоры Бэзила, как пусты и ничтожны! Спортрета на Дориана смотрела его собственная душа и призывала его к ответу.

С гримасой боли Дориан поспешно набросил на портретроскошное покрывало. В эту минуту раздался стук в дверь, и он вышел из-заэкрана как раз тогда, когда в комнату вошел лакей.

— Люди здесь, мосье.

Дориан подумал, что Виктора надо услать сейчас же, чтобы онне знал, куда отнесут портрет. У Виктора глаза умные, и в них светитсяхитрость, а может, и коварство. Ненадежный человек! И, сев за стол, Дорианнаписал записку лорду Генри, в которой просил прислать что-нибудь почитать инапоминал, что они сегодня должны встретиться в четверть девятого.