Портрет Дориана Грея - Оскар Уайльд

Да, прав был лорд Генри, предсказывая рождение новогогедонизма, который должен перестроить жизнь, освободив ее от сурового инелепого пуританства, неизвестно почему возродившегося в наши дни. Конечно,гедонизм этот будет прибегать к услугам интеллекта, но никакими теориями илиучениями не станет подменять многообразный опыт страстей. Цель гедонизма —именно этот опыт сам по себе, а не плоды его, горькие или сладкие. В нашейжизни не должно быть места аскетизму, умерщвляющему чувства, так же как игрубому распутству, притупляющему их. Гедонизм научит людей во всей полнотепереживать каждое мгновение жизни, ибо и сама жизнь — лишь преходящеемгновение.

Кто из нас не просыпался порой до рассвета после сна безсновидений, столь сладкого, что нам становился почти желанным вечный сонсмерти, или после ночи ужаса и извращенной радости, когда в клетках мозгавозникают видения страшнее самой действительности, живые и яркие, как всякаяфантастика, исполненные той властной силы, которая делает таким живучим готическоеискусство, как будто созданное для тех, кто болен мечтательностью? Всем памятныэти пробуждения. Постепенно белые пальцы рассвета пробираются сквозь занавески,и кажется, будто занавески дрожат. Черные причудливые тени бесшумно уползли вуглы комнаты и притаились там. А за окном среди листвы уже шумят птицы, наулице слышны шаги идущих на работу людей, порой вздохи и завывания ветра,который налетает с холмов и долго бродит вокруг безмолвного дома, словно боясьразбудить спящих, но все же вынужден прогнать сон из его пурпурного убежища.Одна за другой поднимаются легкие, как вуаль, завесы мрака, все вокруг медленнообретает прежние формы и краски, и на ваших глазах рассвет возвещаетокружающему миру его обычный вид. Тусклые зеркала снова начинают жить своейотраженной жизнью. Потушенные свечи стоят там, где их оставили накануне, арядом — не до конца разрезанная книга, которую вчера читали, или увядшийцветок, вчера вечером на балу украшавший вашу петлицу, или письмо, которое выбоялись прочесть или перечитывали слишком часто. Ничто как будто не изменилось.Из призрачных теней ночи снова встает знакомая действительность. Надопродолжать жизнь с того, на чем она вчера остановилась, и мы с болью сознаем,что обречены непрерывно тратить силы, вертясь все в том же утомительном кругупривычных стереотипных занятий. Иногда мы в эти минуты испытываем страстноежелание, открыв глаза, увидеть новый мир, преобразившийся за ночь, нам нарадость, мир, в котором все приняло новые формы и оделось живыми, светлымикрасками, мир, полный перемен и новых тайн, мир, где прошлому нет места илиотведено место весьма скромное, и если это прошлое еще живо, то, во всякомслучае, не в виде обязательств или сожалений, ибо даже в воспоминании о счастьеесть своя горечь, а память о минувших наслаждениях причиняет боль.

Именно создание таких миров представлялось Дориану Греюглавной целью или одной из главных целей жизни; и в погоне за ощущениями,новыми и упоительными, которые содержали бы в себе основной элемент романтики —необычайность, он часто увлекался идеями, заведомо чуждыми его натуре,поддаваясь их коварному влиянию, а затем, постигнув их сущность, насытив своюлюбознательность, отрекался от них с тем равнодушием, которое не толькосовместимо с пылким темпераментом, но, как утверждают некоторые современныепсихологи, часто является необходимым его условием.

Одно время в Лондоне говорили, что Дориан намерен перейти вкатоличество. Действительно, обрядность католической религии всегда оченьнравилась ему. Таинство ежедневного жертвоприношения за литургией, болеестрашного своей реальностью, чем все жертвоприношения древнего мира, волновалоего своим великолепным презрением к свидетельству всех наших чувств,первобытной простотой, извечным пафосом человеческой трагедии, которую оностремится символизировать. Дориан любил преклонять колена на холодном мраморецерковных плит и смотреть, как священник в тяжелом парчовом облачении медленноснимает бескровными руками покров с дарохранительницы или возносит сверкающуюдрагоценными камнями дароносицу, похожую на стеклянный фонарь с бледнойоблаткой внутри, — и тогда ему хотелось верить, что это в самом деле «paniscaelestis», «хлеб ангелов». Любил Дориан и тот момент, когда священник водеянии страстей господних преломляет гостию над чашей и бьет себя в грудь,сокрушаясь о грехах своих. Его пленяли дымящиеся кадильницы, которые, какбольшие золотые цветы, качались в руках мальчиков с торжественно-серьезнымилицами, одетых в пурпур и кружева. Выходя из церкви, Дориан с интересомпосматривал на темные исповедальни, а иногда подолгу сидел в их сумрачной тени,слушая, как люди шепчут сквозь ветхие решетки правду о своей жизни.

Однако Дориан понимал, что принять официально те или иныедогматы или вероучение значило бы ставить какой-то предел своему умственномуразвитию, и никогда он не делал такой ошибки; он не хотел считать своимпостоянным жилищем гостиницу, пригодную лишь для того, чтобы провести в нейночь или те несколько ночных часов, когда не светят звезды и луна на ущербе.Одно время он был увлечен мистицизмом, его дивным даром делать простоетаинственным и необычайным, и всегда сопутствующей ему сложнойпарадоксальностью. В другой период своей жизни Дориан склонялся кматериалистическим теориям немецкого дарвинизма, и ему доставляло своеобразноеудовольствие сводить все мысли и страсти людские к функции какой-нибудь клеткисерого вещества мозга или белых нервных волокон: так заманчива была идеяабсолютной зависимости духа от физических условий, патологических или здоровых,нормальных или ненормальных! Однако все теории, все учения о жизни были дляДориана ничто по сравнению с самой жизнью. Он ясно видел, как бесплодны всякиеотвлеченные умозаключения, не связанные с опытом и действительностью. Он знал,что чувственная жизнь человека точно так же, как духовная, имеет свои священныетайны, которые ждут открытия.

Он принялся изучать действие различных запахов, секретыизготовления ароматических веществ. Перегонял благовонные масла, жег душистыесмолы Востока. Он приходил к заключению, что всякое душевное настроениечеловека связано с какими-то чувственными восприятиями, и задался целью открытьих истинные соотношения. Почему, например, запах ладана настраивает людеймистически, а серая амбра разжигает страсти? Почему аромат фиалок будит воспоминанияоб умершей любви, мускус туманит мозг, а чампак развращает воображение? Мечтаясоздать науку о психологическом влиянии запахов, Дориан изучал действие разныхпахучих корней и трав, душистых цветов в пору созревания их пыльцы, ароматныхбальзамов, редких сортов душистого дерева, нарда, который расслабляет, ховении,от запаха которой можно обезуметь, алоэ, который, как говорят, исцеляет душу отмеланхолии.