Портрет Дориана Грея - Оскар Уайльд

Как только внизу затих шум шагов, Дориан запер дверь и ключположил в карман. Теперь он чувствовал себя в безопасности. Ничей глаз неувидит больше страшный портрет. Он один будет лицезреть свой позор.

Вернувшись в библиотеку, он увидел, что уже шестой час и чайподан. На столике темного душистого дерева, богато инкрустированном перламутром(это был подарок леди Рэдли, жены его опекуна, дамы, вечно занятой своимиболезнями и прошлую зиму жившей в Каире), лежала записка от лорда Генри и рядомс нею книжка в желтой, немного потрепанной обложке, а на чайном подносе —третий выпуск «Сент-Джемской газеты». Очевидно, Виктор уже вернулся. Дорианспрашивал себя, не встретился ли его лакей с уходившими рабочими и не узнал лиот них, что они здесь делали. Виктор, разумеется, заметит, что в библиотеке нетпортрета… Наверное, уже заметил, когда подавал чай. Экран был отодвинут, ипустое место на стене сразу бросалось в глаза. Чего доброго, он как-нибудьночью накроет Виктора, когда тот будет красться наверх, чтобы взломать дверьклассной. Ужасно это — иметь в доме шпиона! Дориану приходилось слышать о том,как богатых людей всю жизнь шантажировал кто-нибудь из слуг, которому удалосьпрочесть письмо или подслушать разговор, подобрать визитную карточку с адресом,найти у хозяина под подушкой увядший цветок или обрывок смятого кружева… Приэтой мысли Дориан вздохнул и, налив себе чаю, распечатал письмо. Лорд Генриписал, что посылает вечернюю газету и книгу, которая, верно, заинтересуетДориана, а в четверть девятого будет ожидать его в клубе.

Дориан рассеянно взял газету и стал ее просматривать. Напятой странице ему бросилась в глаза заметка, отчеркнутая красным карандашом.Он прочел следующее:

"Следствие по делу о смерти актрисы. Сегодня утром вБэлл-Тэверн на Хокстон-Род участковым следователем, мистером Дэнби, произведенобыло дознание о смерти молодой актрисы Сибилы Вэйн, последнее время выступавшейв Холборнском Королевском театре. Следствием установлена смерть от несчастногослучая. Глубокое сочувствие вызывала мать покойной, которая была в сильномволнении, когда давали показания она и доктор Бирелл, производивший вскрытиетела Сибилы Вэйн".

Дориан, нахмурившись, разорвал газету и выбросил клочки вкорзину. Как все это противно! Как ужасны эти отвратительные подробности! Онрассердился на лорда Генри, приславшего ему эту заметку. А еще глупее то, чтоон обвел ее красным карандашом: ведь Виктор мог ее прочесть. Для этого ондостаточно знает английский язык.

Да, может быть, лакей уже прочел и что-то подозревает… Авпрочем, к чему беспокоиться? Какое отношение имеет Дориан Грей к смерти СибилыВэйн? Ему бояться нечего — он ее не убивал.

Взгляд Дориана случайно остановился на желтой книжке,присланной лордом Генри. «Интересно, что это за книга?» — подумал он и подошелк столику, на котором она лежала. Осьмиугольный, выложенный перламутром столикказался ему работой каких-то неведомых египетских пчел, лепивших свои соты изсеребра. Взяв книгу, Дориан уселся в кресло и стал ее перелистывать. Не прошлои нескольких минут, как он уже погрузился в чтение.

Странная то была книга, никогда еще он не читал такой!Казалось, под нежные звуки флейты грехи всего мира в дивных одеяниях проходятперед ним безгласной чередой. Многое, о чем он только смутно грезил, вдруг наего глазах облеклось плотью. Многое, что ему и во сне не снилось, сейчасоткрывалось перед ним.

То был роман без сюжета, вернее — психологический этюд.Единственный герой его, молодой парижанин, всю жизнь был занят только тем, чтов XIX веке пытался воскресить страсти и умонастроения всех прошедших веков,чтобы самому пережить все то, через что прошла мировая душа. Его интересовалисвоей искусственностью те формы отречения, которые люди безрассудно именуютдобродетелями, и в такой же мере — те естественные порывы возмущения противних, которые мудрецы все еще называют пороками. Книга была написанасвоеобразным чеканным слогом, живым, ярким и в то же время туманным,изобиловавшим всякими арго и архаизмами, техническими терминами и изысканнымипарафразами. В таком стиле писали тончайшие художники французской школысимволистов. Встречались здесь метафоры, причудливые, как орхидеи, и столь женежных красок. Чувственная жизнь человека описывалась в терминах мистическойфилософии. Порой трудно было решить, что читаешь — описание религиозныхэкстазов какого-нибудь средневекового святого или бесстыдные признаниясовременного грешника. Это была отравляющая книга. Казалось, тяжелый запахкурений поднимался от ее страниц и дурманил мозг. Самый ритм фраз, вкрадчиваямонотонность их музыки, столь богатой сложными рефренами и нарочитымиповторами, склоняла к болезненной мечтательности. И, глотая одну главу задругой, Дориан не заметил, как день склонился к вечеру и в углах комнатызалегли тени.

Безоблачное малахитовое небо, на котором прорезаласьодинокая звезда, мерцало за окном. А Дориан все читал при его неверном свете,пока еще можно было разбирать слова. Наконец, после неоднократных напоминанийлакея, что уже поздно, он встал, прошел в соседнюю комнату и, положив книгу настолик флорентийской работы, стоявший у кровати, стал переодеваться к обеду.

Было уже около девяти, когда он приехал в клуб. Лорд Генрисидел один, дожидаясь его, с весьма недовольным и скучающим видом.

— Ради бога, простите, Гарри! — воскликнул Дориан. — Но, всущности, опоздал я по вашей вине. Книга, которую вы мне прислали, так меняоколдовала, что я и не заметил, как прошел день.

— Я так и знал, что она вам понравится, — отозвался лордГенри, вставая.

— Я не говорил, что она мне нравится. Я сказал:«околдовала». Это далеко не одно и то же.

— Ага, вы уже поняли разницу? — проронил лорд Генри. Онинаправились в столовую.

В течение многих лет Дориан Грей не мог освободиться отвлияния этой книги. Вернее говоря, он вовсе не старался от него освободиться.Он выписал из Парижа целых девять экземпляров, роскошно изданных, и заказал дляних переплеты разных цветов, — цвета эти должны были гармонировать с егонастроениями и прихотями изменчивой фантазии, с которой он уже почти не могсовладать.

Герой книги, молодой парижанин, в котором так своеобразносочетались романтичность и трезвый ум ученого, казался Дориану прототипом егосамого, а вся книга — историей его жизни, написанной раньше, чем он ее пережил.