Счастливый брак - Рафаэль Иглесиас

Вспыхнул зеленый свет. Маргарет не шелохнулась. Энрике терпеливо ждал. Он мог с уверенностью сказать: в отличие почти от всех, кого он знал, Маргарет переваривает сказанное им, не обдумывая в этот же момент, что ответить. Поначалу он воспринимал ее как еще одного фехтовальщика словами, но потом понял, что порой, как тогда, во время их долгого ночного разговора с Бернардом, она замолкает совсем не потому, что не может сразу найти остроумный ответ. Он вообразил, будто может следить за ходом ее размышлений, как за дорогой по карте. Вот она пытается отсечь лесть и возможные преувеличения в его словах. Откуда Энрике знать, нравится ли она Сэму? Наверное, Фил просто флиртовал и потом решил, что она не стоит серьезных усилий. Жадина Бернард мог исключительно из вредности мешать Энрике обзавестись симпатичной и веселой девушкой, вне зависимости от того, имел он сам виды на Маргарет или нет. Когда зеленый сменился мигающим красным, она уже разобрала на составные части его осколочную бомбу лести, признаний, обольщения и капитуляции.

— Бернард? Сэм? Нет уж, на уме у этих ребят что-то совсем другое, — настойчиво повторила Маргарет. — И ты ничуть меня не боишься, — добавила она с лукавой улыбкой, окончательно обезоружив его, и шагнула на Шестую авеню, торопясь ее пересечь.

Ее тщательно продуманный ответ поверг Энрике в уныние. Признавшись в своих намерениях, он на какое-то время сумел овладеть собой, но сейчас его вновь захлестнула волна тревоги, желания и страха. Он был слишком неуверен в себе и слишком взволнован, чтобы усугублять свое замешательство словами. Но если бы он мог, то спросил бы, чего еще она хочет от него, кроме восхищения и страсти? Что еще он мог предложить?

Перебежав Шестую авеню вслед за Маргарет, он молча пристроился рядом. Энрике не знал, что говорить, и чувствовал себя загнанным в угол. Он выбирал между несколькими репликами, начиная с «Я еще как тебя боюсь», но слово «боязнь» не соответствовало его поведению, потому что вместо того, чтобы сбежать, он делал все возможное, чтобы быть с ней. Он мог настаивать, что Фил, Бернард и Сэм хотят ее, но зачем убеждать женщину, что она нравится мужчинам более привлекательным, чем он, — по крайней мере двое из них были такими. Что, если в конце концов она с ним согласится? С другой стороны, если он согласится с ней, что его соперники вовсе не соперники, что они ею не увлечены, вряд ли такой поворот будет ей приятен.

Казалось, она была довольна, что заставила его замолчать. Она поглядывала на него через каждые несколько шагов и даже, как показалось ему, позволила себе самодовольный кивок. Он попытался уверенно улыбнуться в ответ, но почувствовал, как дрожит подбородок. Когда они дошли до запутанного перекрестка Вейверли, Гроув и Кристофер, сразу за Седьмой авеню, Энрике, которому показалось, что она хочет свернуть на Кристофер, сказал:

— Нет, так будет быстрее, — кивая в сторону Гроув.

Маргарет нахмурилась.

— Разве? — сказала она. — Мне казалось, что этот путь короче.

Во время их предрассветного завтрака в «Сандолино» он делал вид, что соглашается с ней даже в тех случаях, когда точно знал, что она неправа, как, например, с двумя школами № 173. На сей раз Энрике возразил, хотя ему совсем не хотелось ее обижать, и он чувствовал, что она гордилась своим умением ориентироваться. Качнув головой в мягком, но уверенном «нет», он воздержался от словесной дискуссии. Немного поразмыслив, Маргарет пожала плечами, словно признавая его правоту, и все равно шагнула в неправильном направлении, в сторону Кристофер-стрит. Ее безмолвное несогласие, которое подспудно заставляло его либо следовать по ее пути, либо идти одному короткой дорогой, было настолько мощным и самонадеянно-изящным, что вместо того, чтобы рассердиться, Энрике еще сильнее ощутил, что эта женщина ему не по зубам. Растерянный, он покорно пошел за ней. Дойдя до Седьмой, они вынуждены были повернуть к центру, и стало очевидно, что Гроув — более короткая дорога. Энрике ожидал, что Маргарет признает ошибку, и, когда этого не произошло, не смог удержаться, чтобы демонстративно не взглянуть на указатель улицы, а потом на нее. Она поняла, потому что, усмехнувшись, тоном из серии «ну-я-же-тебе-говорила» заметила: «По Гроув было бы гораздо короче». Окончательно сбитый с толку, Энрике не мог понять: почему она так довольна тем, что оказалась неправа?

Улыбнувшись в ответ — а что ему оставалось? — на ее веселую капитуляцию, он сказал: «Да», и, решив проявить благородную снисходительность, добавил:

— Не такая уж большая разница, но все-таки короче.

Маргарет мелодично рассмеялась:

— О, намного короче. Надо было идти той дорогой.

Раз уж ей захотелось быть такой самокритичной, Энрике, пожав плечами, заметил:

— Ну да, в декабре каждый лишний шаг имеет значение.

По какой-то непонятной для него причине эта реплика, казалось, произвела на нее впечатление. Она придвинулась ближе, черное плечо дутой куртки с шелестом чиркнуло о его зеленое армейское пальто. Несмотря на несколько слоев материала, каким-то образом его коже передалось приятное ощущение прикосновения. Маргарет вновь принялась оживленно болтать:

— Не знаю, это глупость, но Корнелл меня довел. Теперь я ненавижу холод. До того как я уехала учиться, не помню, чтобы меня это так раздражало. Но теперь! Как только температура падает ниже десяти — б-р-р-рр! — Поежившись, она еще раз прошелестела о его плечо.

Энрике знал, что на его месте Джеймс Бонд воспринял бы подобную демонстрацию дискомфорта как сигнал к действию: обнял бы за плечи, якобы намереваясь согреть. Но Энрике хватило лишь на маневр, цель которого оставалась непонятной ему самому: он наклонился к ней, так что ее куртка и его пальто терлись друг о друга гораздо чаще на том коротком отрезке в полквартала, который им оставалось пройти до входа в «Баффало Родхаус».

Войдя в ресторан, Энрике был возбужден и насторожен, словно они прибыли на парижский бал из какого-нибудь романа Бальзака и сейчас искушенная и придирчивая великосветская публика примется оценивать новую пару. Энрике очень гордился своей спутницей. Правда, он бы не удивился, если бы официантка (отнюдь не такая красивая, как Маргарет) спросила у нее: какого черта ты здесь делаешь с этим тощим цыпленком? Его смущение не проходило, хотя быстрый осмотр зала показал: клиентов этого ресторана средней руки в неделю между Рождеством и Новым годом, когда по-настоящему шикарная и богатая публика отправилась на Карибы, вряд ли можно сравнить с парижским высшим светом из бальзаковского романа. Но он все равно был рад, что пришел сюда с Маргарет, что ему не предстоит еще один унылый вечер с Бернардом в итальянском ресторанчике над тарелкой дешевой пасты, или в кинотеатре в компании приятелей с гамбургером, перехваченным перед фильмом, или с Сэлом и его девицей на дегустации в какой-нибудь новомодной вегетарианской забегаловке в Ист-Виллидж. А главное — сегодня он не сидит перед телевизором с коробочкой из китайского ресторана, наблюдая, как «Никс» продувают очередную игру.

Его тело и душу вдруг заполнила удивительная смесь покоя и возбуждения, и он осознал, что в последнее время жил терзаемый болью, которая не была, как он думал раньше, исключительно сексуальной природы. Отремонтированную квартиру на пятом этаже никак нельзя было назвать холодным чердаком, своей худобой он был обязан главным образом не голоду, а кофе и «Кэмелу» — и даже когда кофе уже готов был политься у него из ушей, он сомневался, что его роман войдет в историю наравне с «Красным и черным», — но он так же остро страдал от одиночества, как честолюбивые молодые персонажи «Воспитания чувств», «Утраченных иллюзий» и «Творчества»[30]. Как и у этих романтических героев, его изголодавшееся сердце жаждало душевного тепла, понимания и любви. Эта девушка, с ее изумленными губами, сверкающими самоцветами глаз, готовая слушать, что он скажет, была так прелестна, удовольствие просто быть в ее обществе было так велико, что едва не заслонило собой входившее в условия игры мужское обязательство соблазнить ее. Глядя, как она высвобождает из куртки изящные узкие плечи, слушая, как просит официантку принести ей сухой вермут (какой взрослый и утонченный заказ!), наблюдая ее легкость, естественность и уверенность, он не переставал думать: «Черт возьми, я не ее долбаного круга».