Между небом и тобой - Лоррен Фуше

В отделении реабилитации праздничная атмосфера. Двери в палаты распахнуты, телевизоры передают развеселые программы, на медсестрах красные шапочки, на площадке елка.

Все встречные мне улыбаются, здесь царит дух Рождества – пауза, отступление от правил, озаренное мерцающими огоньками гирлянд. Перед ужином волонтеры свозили пациентов в больничную часовню к вечерней мессе. На все отделение благоухает индейка, фаршированная каштанами. По спинкам коек карабкаются миниатюрные Санта-Клаусы, к белым халатам медперсонала прицеплены брошки в виде снеговичков, ходунки украшены разноцветной жатой бумагой. Детей в палатах нет, только взрослые, и у всех явно не первая госпитализация. Разведка в лице Дефива донесла, что Сара выбрала именно эту клинику, именно это отделение, она решила прийти к самым слабым, самым измученным болезнью, к тем, для кого праздник не в праздник. У некоторых никого и нет, кроме таких вот рождественских добровольцев, которые и чешут с ними языки, пока не получат поднос, где от индейки мало чего осталось – если осталось.

В каждой палате есть свой маленький телевизор, на стене общего зала – громадный экран, в зале они и собрались, чтобы послушать Сару. Издалека различаю глуховатый тембр ее голоса – мужчины считают его сексуальным. Мне трудно судить, Сара – моя дочка, я видел, как она делает первые шаги, я учил ее кататься на трехколесном, а потом на двухколесном велосипеде, учил шнуровать ботиночки, узнавать по часам время… Она сидит в своей коляске, разукрашенной гирляндами и звенящими колокольчиками, на ней точно такой же облегающий все тело кожаный комбинезон, какой носила Дайана Ригг, когда играла Эмму Пил в фильме «Мстители», только у Сары не черный, а красный. Рукава длинные, татуировок не видно. На шее – твои жемчуга. Она сидит на возвышении, справа от большого экрана, перед ней ноутбук. В зале полно народу, устраиваюсь сзади, стараясь, чтобы дочка меня не заметила. Помощники стоят – ловкие, проворные, – те, кому требуется помощь, сидят или лежат, движения у них замедленные, кто-то и совсем неподвижен. Все впитывают каждое ее слово.

– Знаете такой фильм – «Кинотеатр “Парадизо”»? – спрашивает Сара, адресуя свой вопрос всем и никому в отдельности.

Она обожает этот фильм. В зале поднимается несколько рук, меньше, чем я ожидал. Сара управляет своим макбуком так же лихо, как коляской. Вот уже на экране афиша фильма, а вот уже звучит музыка Эннио Морриконе. Звучит – и берет публику в плен, даже тугим на ухо проникает в душу. Рекламный ролик порождает взрыв эмоций. Время остановилось, глаза сияют, слуховые аппараты – эффект Ларсена![95] – свистят и пищат, ну и пусть, нам ни жарко ни холодно, у нас праздник.

Саре удается перекричать аудиторию:

– У меня есть для вас сюрприз! Это не золотые часы и не «Феррари», это куда более личное. Вы здесь на реабилитации. Мы сражаемся плечом к плечу. Мы – братья и сестры.

У меня перехватывает дыхание. Говоря с нами, дочь никогда не касалась этой темы. У меня вдруг возникает ощущение, что я подглядываю, что я вторгся на чужую территорию, но уйти не могу: если попытаюсь протиснуться к выходу, Сара мигом меня засечет. Пригибаюсь, прячусь за спину какой-то дамы, чьи седые волосы отливают нежной лазурью, авось так я менее заметен.

– Tutto a posto? С вами все в порядке, месье? – интересуется сидящий рядом молодой человек.

– Да, все нормально, просто шейный остеохондроз разыгрался. – Для убедительности массирую шею.

– Мне показалось, вы сейчас упадете, scusi, простите…

Он не пациент, он сопровождает пожилого мужчину в красно-черной клетчатой рубашке – наверное, отца. Если меня положат в больницу, Сириан не станет навещать, вообще ни разу не придет. Что ж, так мне и надо, я же не ходил на его соревнования по плаванию, вечно у меня были дежурства. Ты ходила вроде как за нас двоих, и мне казалось, этого вполне достаточно.

Музыка смолкает, Сара снова берет в руки микрофон:

– Время действия в фильме – конец сороковых. Маленький мальчик Тото становится другом киномеханика. Альфредо, которого играет Филипп Нуаре, работает в кинотеатре на юге Италии, и ему приходится вырезать из фильмов эпизоды любви, даже просто сцены с поцелуями, потому что местный священник считает их чересчур смелыми. Уже не очень молодой Тото приезжает на похороны Альфредо и узнает, что тот завещал ему коробку с этими самыми кусками кинопленки. В культовой сцене картины Тото смотрит их на экране. И вы посмотрите!

Она включает финальный эпизод. Жак Перрен в роли взрослого Тото, Тото-режиссера, приходит в современный кинозал, чтобы увидеть, каково оно, его наследство. Безногие и хромые тянут шеи – хочется же посмотреть, что для них приготовила фея в красном кожаном комбинезоне, фея-калека, фея такая же ущербная, как они сами, такая же неполноценная, но чертовски красивая в твоих жемчугах.

Чередуются черно-белые кинопоцелуи. Некоторых актеров узнаю: вот Витторио Гассман, вот Сильвана Мангано, вот Чарли Чаплин, Витторио де Сика, Тото, Жан Габен, Марчелло Мастроянни, Мария Шелл, Кэри Грант, Кларк Гейбл, Алида Валли, Фарли Грейнджер[96], Анна Маньяни, Джина Лоллобриджида, Грета Гарбо, Ингрид Бергман, Гэри Купер… впрочем, может, я и ошибся. Прикрываю лицо руками, но не плотно – так, чтобы видеть экран. Жак Перрен повторяет мой жест. Я брат этого парня, так же как моя дочь – сестра собравшихся здесь больных людей.

Гаснет экран, зажигается свет. Все начинают говорить разом. Сара дает им несколько минут на обсуждение увиденного, потом берет слово сама:

– Мы все супергерои. У нас есть преимущество перед другими – здоровыми, марафонцами, простыми людьми, как говорится. У нас есть смертельное оружие. Палки, колеса, ходунки или костыли – это наши козыри, с этим нам в жизни сказочно повезло. У нас мужественные сердца и хватит энергии, чтобы двигать горы, у нас работают мозги и руки, и мы не дадим себя победить ни травме спинного мозга, ни сужению спинномозгового канала, ни протезу колена, ни перелому шейки бедра. Была у вас в жизни любовь? Вы целовали мужчину или женщину так, как это делали сейчас на экране звезды? Это было волшебно? Так вот, обнимаются и целуются вовсе не ногами!

На измученных лицах расцветают улыбки.

– Кино – часть моей жизни, – продолжает наша дочка со страстью. – Но мы все актеры, мы все разыгрываем невероятные сценарии, у всех случаются трагические и комические эпизоды. Жизнь нормальных людей – бедняг, у которых всего-то и есть, что ноги, – фильм, снятый со стедикамом[97], повесят они на себя камеру и бегают с ней, а мы свой фильм без труда снимаем с движения, мы едем по рельсам судьбы на колесах.