Возраст третьей любви - Анна Берсенева

Он уже покручивал на пальце ключ, показывая таким очевидным образом, что она должна выйти вместе с ним.

Евгения Стивенс повела плечами, повернулась и, не простившись, хлопнула дверью.

«Свинство все-таки, – подумал Юра уже в коридоре, закрывая дверь и слыша, как стучат за его спиной каблучки. – А как по-другому было от такой отвязаться?»

Настроение как было испорчено с утра, так и не улучшилось за день. Евгения Стивенс, конечно, забылась, как только привезли первого больного, но недовольство собою осталось, и ничего Юра с этим не мог поделать.

Все в его жизни, что не касалось работы, вдруг показалось ему таким убогим, что хоть волком вой.

Вообще-то Гринев никогда и не считал, что должен жить какой-нибудь особенной, не такой, как у всех, жизнью. Он был полностью занят своим делом, работа придавала смысл его существованию. И так было всегда, и никогда он не мечтал о какой-то необыкновенной, яркой, неповседневной жизни.

Наоборот, Гринев хорошо знал цену повседневности. Чувствовал ее неосознанно в детстве, когда в его жизни так естественно присутствовали любящие люди – для кого-то, может быть, самые обыкновенные, но для него единственные и неповторимые. А потом уже и вполне осознанно понял, как много неповторимого может вместиться в рамки обыденной жизни – за стенами прочно стоящих домов, под крышами, на которые не падают бомбы… И ему не хотелось в жизни никаких спецэффектов, о которых мечтают многие люди – вот хоть эта самоуверенная журналистка.

Дело было совсем не в том, что Гринева не устраивали обстоятельства собственной жизни. И убогость, вдруг так остро им осознанная, была не во внешних обстоятельствах…

Одиночество, к которому он привык, которое давно уже не угнетало, вдруг предстало ему во всей своей тщете и безысходности. Было только странно, что он подумал об этом именно сейчас.

«Да ведь теперь – какое же одиночество? – пытаясь прогнать нерадостные мысли, говорил себе Гринев. – Если бы раньше, полгода назад, было бы понятно. Но теперь-то я не один, дай Бог каждому мужику половину Олиной любви…»

Он попытался представить, что она делает сейчас: готовит что-нибудь на маленькой кухоньке, стирает, смотрит телевизор, спит после дежурства? Но как-то не думалось об этом, даже и неважно было, что она делает. Юра знал, что все Олины занятия пронизаны любовью к нему, ожиданием его, и нежность к ней привычно бередила его сердце.

Он прогнал непонятно откуда взявшиеся мысли об одиночестве – и осталось только мрачное настроение.

В таком настроении, которое теперь, правда, можно было списать на усталость, Юра вернулся вечером с работы.

Ласковый уют, живое человеческое присутствие – все, о чем он всякий раз помнил теперь по дороге к дому, – ощущалось сразу же, на пороге. Оля всегда так радовалась его появлению, как будто он каждый раз возвращался из космоса.

– Ты так рано сегодня! – сказала она, выглядывая из ванной. – Но все-таки уставший, да?

– Откуда ты знаешь? – улыбнулся Юра, разматывая шарф.

– Лицо мрачное у тебя, – сказала Оля, и Юра в который раз поразился ее чуткости ко всему, что касалось его: к смене его настроений, к его усталости и бодрости…

В ванной работала стиральная машина, которую сам он купил вскоре после появления Оли.

Пока не было Оли, Гринев отдавал свои вещи в стирку общежитской вахтерше тете Клаве, и это его вполне устраивало. Но Оля даже обиделась, когда он попытался было продолжить устоявшуюся традицию.

– Почему ты так хочешь, Юра? – спросила она чуть не плача. – Ты думаешь, я постираю хуже?

– Я об этом вообще не думаю, Оленька, – попытался он объяснить. – Зачем мне об этом думать? Тетя Клава отлично стирает, от добра добра не ищут.

– Но мне же будет стыдно мимо нее проходить! – воскликнула Оля. – Что же она будет обо мне думать?!

– По-моему, ничего не будет думать, – пожал он плечами. – Ну, стирай сама, если это для тебя так важно.

Юра тут же забыл бы об этом разговоре, если бы назавтра она не купила стиральную доску и оцинкованную выварку. Увидев, как Оля, согнувшись над ванной, трет его рубашку об эту доску, пока на кухне кипит в выварке белье, он просто остолбенел.

– Слушай, и ты думаешь, так и надо? – спросил он, глядя на ее разгоряченное паром лицо. – Каждый раз вот такое разводить?

– Правда, – расстроилась Оля. – Душно, пахнет нехорошо… Но я просто не успела, пока тебя не было…

Она даже не поняла, о чем он говорит.

– А если бы и успела? – поморщился Юра. – Глупо это, Оля, никому не нужный мазохизм. – Он вспомнил, что она наверняка не знает, что такое мазохизм, и пояснил: – Совершенно мне не нужно твое самоистязание.

Назавтра Гринев зашел в магазин бытовой техники, ткнул пальцем в первую попавшуюся японскую машину, которая показалась ему подходящей для маленькой ванной, заплатил за установку и перестал об этом думать.

Ему и так было достаточно смутного беспокойства совести, которое с самого начала присутствовало в его отношении к Оле. Не хватало еще увеличивать его из-за этой первобытной стирки!

– Сейчас будем кушать, – сказала Оля уже из кухни.

– Что-то не хочется пока. Наверное, правда устал, – из ванной откликнулся Юра. – Приду в себя немного, потом, ладно?

Все было ему не так в этот вечер: холодная вода не освежала тело, кухонные запахи не возбуждали аппетит. Все в нем было словно смещено, все внутри смутно ныло и зудело, как от болезни.

«Может, правда заболел? – тоскливо подумал он, садясь в продавленное кресло. – Даже не заболел, а обычная вялость весенняя, витамины надо попить».

Но его состояние трудно было считать вялостью – наоборот, какое-то нерадостное возбуждение.

«А в Москве еще утро, – снова некстати подумал Юра, глядя, как учительница на экране объясняет какие-то химические формулы. – Ева тоже сейчас урок ведет, наверное. Суббота же, почему школьную передачу показывают? «Утро красит нежным светом…» А это – с чего я вдруг? Давно им не звонил, надо прямо сейчас… Который час у них сейчас?.. Потом…»

Он прикрыл глаза, как будто задремал под ровный голос учительницы. Ничего он не устал – во всяком случае, не больше, чем обычно. Совсем другое…

Оля неслышно вошла в комнату, подошла к его креслу.

– Ты спишь, Юра? – спросила она. – Выключить телевизор, ляжешь?

– Мг-м… Нет, не сплю… – пробормотал он, притворяясь сонным. – Не выключай, я не буду ложиться.

Наверное, ужин готов, надо пойти поесть, пока не остыло, чтобы ей не пришлось разогревать. Но ему не хотелось сейчас ничего. Вернее, Юра сам не знал, чего ему хочется, – и не пошевелился.

Оля присела на ковер у его ног, положила голову ему на колено. Она часто так садилась, и первое время Юра чувствовал неловкость оттого, что женщина сидит, прижавшись к его ноге, как кошка. Он даже привстал из кресла, когда Оля села так впервые.