Судьба и другие аттракционы - Дмитрий Раскин

Мы техногенны, да! Но ведь и мы созерцаем, мечтаем, взыскуем смысла. Разве тогда я и Сури… разве мы не поняли друг друга?! Мы, случайно встретившиеся на мгновение, разделенные космосом, временем, искаженным пространством, поглощающей материей — оказалось, мы одного и того же хотим от Бытия. И одного и того же не можем взять у него. Эта общность нашей метафизической тоски…

Они жалели нас. Я вдруг увидел это. В их жалости не было превосходства жалеющего над объектом жалости, то есть она была чиста. Оказывается, слабый может жалеть сильного, который завтра станет еще сильней.

Мы искали в космосе, чего вот, собственно?.. То откровения, то нового дома, все того же всесилия… Мы искали пространства, разумеется, Времени, новой невообразимой по земным меркам физики, от одного прикосновения к законам которой захватывает дух. Мы искали свободы, я вдруг понял! А нашли вот жалость к себе. Это очень важно и нужно — до меня дошло сейчас. Но… они-то видят, что у нас «нет ног», а мы нет. Я все говорил и говорил с Сури, настаивал, требовал с него.

— Тебе не кажется, Джон, — Марк в хорошем настроении, — что между Стоей и Сури…

— В смысле?

— Ну, не знаю, как сказать, чтобы ты не понял меня превратно. На словах оно, боюсь, вульгарно выходит. Ты ничего не заметил нового насчет них?

— Ты напрасно беспокоишься, Марк, то, что ты говоришь, не вульгарно, скорее низко.

— А по-моему, наоборот, намечается нечто высокое. Я не намекаю вовсе, в каких оно будет формах. Это ты понял так. Но я тебя не виню. На тебя давят стереотипы, и в сочетании с бурным воображением… Пойми, Джонни, не в формах дело. — Он похлопал меня по плечу уж как-то слишком театрально. — Что форма? Ты же прекрасно знаешь, что Сури не мамонт никакой, а брат по разуму. И в этом качестве он интереснее, ярче, может быть, глубже тебя. И уж точно, что загадочнее.

Я притянул его к себе и принюхался (у нас на «Возничем» был небольшой бар). Марк улыбнулся понимающей улыбкой: «ищешь простых объяснений?» Продолжил:

— Я говорю о духовной их общности. А что! Новый мир, новая мораль, почему бы и нет. Ну а формы… формы приложатся.

Это что, Гордон дает показания? Та к вот, в письменном виде. Не верю я в этот бред. Безусловно, он очерняет Кегерна. Но мог бы сделать это как-то тоньше, правдоподобнее. Скорее всего, он специально так. Дразнит меня? Неужели вправду воображал, что на этом месте консультант Томпсон громко, во всё воронье горло: «Вот!» В смысле, мотив наконец-то. Осталось только узнать, каким способом и куда спрятал труп. Я, может, конечно, и произвожу впечатление человека ограниченного, но не до такой же степени. Нет, здесь, конечно же, что-то другое. И он пишет не ради литературных мистификаций. Даже если и начиналось с этого. Марк Кегерн? Гордон разрушил его жизнь, а он годами не может дать волю чувствам во имя служебного долга, успеха экспедиции, он командир корабля и тэ дэ. Он годами видит свою жену с Гордоном! Пусть даже если у них со Стоей давным-давно все отмерло и перегорело… Это какой-то бессмысленный, унизительный ад. Но я все равно не верю Гордону.

Я с большим трудом удержался, чтобы не ударить его. И Марк видел это.

— Ответь, милый Гордон, на один вопрос (не мне, что тут я! Себе самому ответь): почему твоя Стоя, — сколько у него получилось яда в этом словечке «твоя», — общается с Сури посредством нашего лингвотрансформера, терпит все эти муки примитивного перевода, все бесконечные «моя твоя не понимает» из машины, тогда как Айешка, будь она с ними, обеспечила бы синхронный перевод?

У наших гирэ сегодня праздник. День поминовения предков, что-то в этом роде. В программе танцы, спортивные состязания. Я ушел. Не хотел быть по отношению к ним чем-то вроде этнографа. Марк остался, дабы всё заснять. Что же, его право. И он, разумеется, тоже прав.

Стоя догнала меня. Мы пошли с ней к скалам.

Картина, что создал на камне художник по имени Кэври тысячу лет назад. Фиолетовый гирэ, чьи пропорции искажены за-ради самоиронии, попытки духа и всё того же фиолетового цвета. Гирэ переплывает Космос, что здесь увидел в совпадении бытия и небытия, в их переходах друг в друга, в общности их немоты, предела, быть может, неудачи. Им здесь не искупить. И нам не искупить.

Стое кажется, фиолетовый «мамонт» знает, что ему не переплыть. Я не уверен. Мы с ней начинаем спорить. Спорим азартно. Наконец, Стоя смеется и прижимается ко мне, обхватывает руками вокруг талии. Я обнимаю ее за плечи. Мы долго стоим так.

— Этот народец, кажется, невзначай убил в нас покорителей Вселенной, — у Стои, как я уже писал, часто бывает не разберешь, всерьез она или же иронизирует.

— Мы никогда ими и не были, — отвечаю я, — даже когда были.

— Как жаль, что тебя не слышит Марк.

— Человечество всё умножало и умножало свободу. Мы много от чего стали свободными за все эти века. А вот бы свободы от самих себя…

— В пользу глубины?

— Так сказали бы гирэ. И я бы сказал. А сейчас не знаю.

— Вот мы здесь, — говорит Стоя, — и всё это время мы будто перерастаем свои истины, смыслы. Упоительно, да? Но я вдруг наткнулась на это милое словечко «будто».

— Мы на самом-то деле давно уж привыкли к отсутствию истины. Нам удобнее так? Во всяком случае, нам не страшно.

— У нас Цели, да? Они интереснее, захватывающее, духоподъемнее, нежели смыслы? И уж точно, что реальнее, так сказать, осязаемее.

— Цели истинны. И некоторые из них даже очень.

— Ну конечно, — фыркает Стоя, — мы же только изображаем из себя уставшую цивилизацию. На самом деле, у нас первобытный аппетит.

Уже вечером, так получилось, что я подслушал разговор Сури и Хейи. Насколько я понял, конечно, — при мне же не было лингвотрансформера.

— Наш гость, — это гирэ, пришедший откуда-то с окраины конфедерации, — говорит про какую-то опасность, что надвигается с Юга. — Это третий материк планеты, отделен от нашего узким проливом, что был назван Стоей Гибралтаром. — Как ты считаешь, Сури?

— Он путешественник, Хейя. Переносчик слухов. Хотя, конечно, такие слухи у нас впервые.

— Он сказал: «Уже пролилась кровь».

— К тому же он мистический поэт, — успокоил себя самого Сури, — и эта пышная фраза может означать у него вообще что угодно.

Мы обсуждали с Марком строительство домов для гирэ. Увлеклись, стали спорить. Наш спор получается страстным, я, защищая свое, почти что уже кричу. Ясность пришла внезапно.

— А ведь ты, Марк, хочешь спровоцировать гирэ! — ясность была отвратительна. — Ты уже соблазнил их!

— В смысле? — деланная невозмутимость Марка.