Библиотека географа - Джон Фасман

— Я живу в этом доме вот уже семьдесят два года. Полагаю, одно это чего-нибудь стоит. — Она завернулась поплотнее в свой стеганый балахон, стянув его вокруг своей тощей фигуры, и поправила тюрбан, который уже начал было разматываться. — Однако чай мы с ним вместе не пили — если это вас интересует. Он не удосужился представиться, когда сюда переехал. — Она пренебрежительно фыркнула. — А когда я пошла к нему, чтобы сделать за это выговор, даже не подумал пригласить меня в дом. Можете себе представить? Лишь слегка приоткрыл дверь и разговаривал со мной сквозь щелочку. Головы и то на улицу не высунул.

— Но вы все-таки с ним познакомились? После?

— После чего? После столь хамского поведения? Вы что, шутите? Да я и спичку в снежную бурю не дала бы этому поганому матросскому сыну.

Я больше не мог сдерживать разбиравший меня смех. И чем сильнее старался унять свое веселье, тем громче хохотал. Миссис де Соуза распрямилась было, чтобы смерить меня грозным взором и призвать к порядку, но красовавшийся у нее на голове огромный голубой тюрбан размотался и завесил лицо словно театральным занавесом.

— Должна вам заметить, что такие слова я без серьезного повода не употребляю, молодой человек, — сказала она, борясь со своим тюрбаном. — Но в наше время люди потеряли всякое представление об этикете. По всем правилам он должен был первым ко мне прийти, чтобы познакомиться и засвидетельствовать свое почтение.

— Разумеется… Но коли, кроме этого, вам нечего мне сказать, то я, пожалуй…

— Нечего вам сказать? Что вы имеете в виду?

— Только то, что для статьи мне нужна более существенная информация о Яне, нежели эта.

— Тогда обращайтесь к своей малютке Ханне. Он никого не пускал в свой дом, кроме нее. И я, кажется, догадываюсь, с какой целью, — доверительно сообщила она с явным подтекстом.

— Я совершенно уверен, что между ними ничего такого не было.

— Ну конечно. Такой древний старик, как он, полагаю, не поднимал парус со времен Гарри Гопкинса. Я просто хочу вам пояснить, что прелести мисс Роув весьма значительны. Так же как ее коварство и уловки. Одинокому старику, несомненно, льстили ее визиты, пусть даже он был затворником и не желал ни с кем общаться.

— Интересная мысль. Спасибо, миссис де Соуза. Ваш рассказ помог мне прояснить общую картину.

— Только не надо разговаривать со мной покровительственным тоном. И еще одно: не вздумайте шастать здесь по ночам — я этого не потерплю. Вы меня понимаете?

— Разумеется.

Высказав все, что сочла нужным, миссис де Соуза захлопнула дверь. Я же направился к своей машине. Сидевший в кустах кот скептически посматривал в сторону переднего крыльца.

Лебедь, отрада глаз, умирает по прошествии многих лет, миф же, отрада ума, — по прошествии многих эпох. Мой коллега Лённрот считает, что миф умирает, когда его вытесняет новый. Мне это утверждение кажется не то чтобы некорректным, но основанным на ограниченном, лишенном воображения взгляде на вещи. Весной цветение вытесняется лиственным убором, однако равно справедливым было бы утверждение, что глубокой осенью лиственный убор вытесняется пустотой. И в этот сравнительно короткий период кажущейся пустоты мы можем наблюдать удивительные вещи. Надо только найти правильный угол зрения.

Олаф Гринштейн. Чертог Менелика

Предмет 5. Резной деревянный триптих с центральной квадратной панелью, каждая сторона которой имеет длину примерно восемь сантиметров. Центральная панель закрывается двумя прямоугольными створками. На внешней стороне створок имеется резное изображение деревянного сундука, увенчанное двумя крылатыми фигурами — херувимами, — обращенными лицами друг к другу. При тщательном исследовании внешнего резного декора на фигурах херувимов можно заметить следы позолоты.

При раскрытии створок открывается взгляду икона с изображением на переднем плане худого, с обнаженной головой бородатого человека с темно-коричневой кожей. Руки у этого человека приподняты, разведены в стороны и указывают на сцены, нарисованные на обеих сторонах створок (то есть на их внутренней части). Слева мы видим выполненное в красках изображение того же сундука, что и снаружи, но с острыми желтыми конусами в верхней части, символизирующими божественный огонь, исходящий от каждого из херувимов. С правой стороны конусы заменены тремя высокими обелисками, словно каким-то образом возникшими из огня. Напряженный взгляд, большие глаза и сжатые губы сообщают человеческой фигуре на переднем плане беспокойное выражение.

Многие европейские алхимики использовали фигурку черного человека (или «эфиопа», как называли этот предмет люди, считавшие себя мудрецами, познавшими мир) для отображения начальной стадии алхимического процесса, когда предназначенная для трансформации субстанция должна подвергнуться разложению и потемнеть, прежде чем возродиться в новом качестве. Однако чернокожие алхимики с Африканского Рога, которые обучались данной науке у арабов, водивших караваны торговых судов по Красному морю, использовали эти своего рода автопортреты не в качестве символа разложения, но для отображения мощи субстанции и ее способности высвобождаться из низших форм. У них «эфиоп» символизировал скорее наступившую свободу в сравнении с прошлым рабством, нежели прежнее бесформенное состояние в сравнении с будущим совершенством.

Дата изготовления. Образ человека на переднем плане с непропорционально большой вытянутой головой и поджатыми губами, как, равным образом, и стиль самого триптиха (резьба по дереву с единым общим изображением на внешней стороне двойных створок, как бы предваряющим смысл рисунков на их внутренней части) характерны для школы Терейю эфиопской иконографии, каковой факт позволяет отнести дату изготовления этого предмета к концу одиннадцатого — началу двенадцатого века.

Изготовитель. Установить имя мастера не представляется возможным, однако весьма вероятно, что он являлся одним из монахов-живописцев монастыря Терейю, чьи произведения были известны от Гданьска до Константинополя. Помимо живописи, монахи этого монастыря стяжали славу за стратегические инновации в войне против имама Али Рашида, на протяжении семи лет и семи месяцев обороняя крепость «Мечта пастыря» от вторгшихся в страну арабов.

Место изготовления. Всего вероятнее между современными городами Массава и Зула в Эритрее. Район этот был известен как центр ремесла и торговли с восьмого по восемнадцатый век. Практически любой товар, попадавший из Эфиопии в Европу или Азию, так или иначе проходил через эту местность.

Последний известный владелец. Центр африканской этнографии и культуры, Гаванский университет, Куба. Эта икона находилась в одном из четырех ящиков, наполненных «восточными древностями», привезенных в Сантьяго-де-Куба Феликсом Армандо Корреа, капитаном кубинской армии, а позднее исследователем африканского христианства. В 1980 году, после отставки при туманных обстоятельствах из армии, Корреа восемь лет провел в путешествиях, восстанавливая маршруты странствий жившего в шестом веке монаха-путешественника Космаса Индикоплеустеса. По возвращении в 1988 году на Кубу Корреа обосновался на принадлежавшей его семье ферме по возделыванию табака, где провел последние годы своей жизни в посте, молитве и научных изысканиях.