Библиотека географа - Джон Фасман

Ураган в августе 1989 года заставил руководство отремонтировать музей и восстановить его электропроводку. Для проведения работ в сжатые сроки была приглашена бригада русско-узбекских электриков из группы уезжавших на родину иностранных рабочих. Триптих был объявлен утраченным на следующий день после того, как электричество восстановили. По другим источникам, потерю обнаружили через два дня после возвращения электриков в Чирчик.

Через год после исчезновения иконы школы Терейю внук Корреа обнаружил своего дедушку в старом сарае с разбитой головой и дробовиком в руке.

Ориентировочная стоимость. Оптимисты определили бы цену триптиха примерно в семьдесят тысяч долларов, более реалистичные торговцы назвали бы цифру в пятьдесят пять тысяч, а наиболее сведущие — не ниже сорока пяти. Если разобраться, древние иконы школы Терейю стоят на рынке, в зависимости от состояния, от пятнадцати до сорока пяти тысяч долларов за одинарную каменную пластину, и от тридцати до семидесяти тысяч за резной деревянный диптих или триптих в хорошем состоянии.

В пятницу утром я пришел в офис позже, чем обычно, и увидел Остела. В руке он держал авторучку, на столе у него лежала наготове стопка писчей бумаги форматом тридцать четыре и три на сорок три и две десятых сантиметра, а на полу перед ним были разложены книги с рисунками и фотографиями грибов.

— Доброе утро, Пол. Вернее, сегодня утро весьма печальное, не так ли? — Он указал на темный кабинет Арта. — Отправился на панихиду по доктору, которого звали, которого звали…

— Панда, — сказал я.

— Да, именно. Панда. Удивительное имя. Но его обладателя я не знал. Впрочем, не совсем так. Встречал как-то раз у Арта и Донны на одной из их богемных вечеринок. Это темнокожий джентльмен, не так ли?

Я неопределенно пожал плечами, поскольку никогда не видел Панду.

— Думаю, это был он, — сказал Остел. — Хм… Приятный парень, хотя и иностранец. Внезапно умер, насколько я понимаю?

— Его сбила машина и даже не остановилась.

Остел снял очки и уставился на меня, словно видел впервые.

— Правда? Неужели? Какой ужас! Кто-нибудь… хм… вызвал полицию?

То, как он произнес слово «полиция», свидетельствовало, что полицейские были для него людьми экзотическими — эдакими отчаянными парнями, носившими дешевые блейзеры и врывавшимися в дома с пистолетами в руках. Сомневаюсь, чтобы он когда-либо разговаривал с полицейским (кузены Олафссон не в счет).

— Да, полицию вызвали на место происшествия сразу после инцидента. Пока подозреваемые не выявлены. Свидетели никак не могут договориться, какой марки была машина и кто сидел за рулем.

— Ты звонил в полицейский участок?

— Звонил. Но там мне ничего интересного не сообщили.

— Очень жаль. Ну а если не считать всего этого — как продвигается твоя работа? — спросил он меня отеческим тоном.

— Спасибо, нормально продвигается. Не жалуюсь.

— Это хорошо. Ты слышат, что Веррил открыл в своем магазине овощную секцию? Должен тебе заметить, это вызвало в городе чуть ли не сенсацию. Кстати, ты в Клоугхем больше не ездил?

— Не ездил и пока не собираюсь. Такое впечатление, что все концы этого дела здесь или в Уикендене.

— Приятно слышать. Как я уже говорил, Клоугхем всегда был весьма странным местом. Я бы лично без особой необходимости туда не наведывался.

Я кивнул в знак того, что принял его слова к сведению, и вернулся к своему столу. Оставшуюся часть утра мы проработали в тишине, которую изредка нарушал Остел, когда проговаривал вслух фразу из своего сочинения, или я, когда стучал по клавиатуре компьютера, набирая вчерашнее интервью с Ханной. Должно быть, именно по этой причине ее образ все чаще появлялся перед моим мысленным взором. Чуть позже, когда я принялся считать часы, а потом и минуты, остававшиеся до нашей встречи, неожиданно обнаружилось, что из-за всего этого я совершенно не в состоянии работать. Остел, уйдя с головой в свой трактат о грибах, напевал что-то заунывное себе под нос, будто стонал подбитый камнем ястреб. Когда время приблизилось к полудню, мысль о предстоящем полноценном свидании с полноценной живой женщиной, к тому же очень красивой, настолько меня взбудоражила, что я не мог спокойно сидеть на месте. Я сказал, что хочу съездить к Веррилу и побеседовать с ним о расширении его магазина, и вышел из комнаты, прежде чем Остел успел попросить меня что-нибудь ему принести.

В шесть сорок зашло солнце, и сразу похолодало, а в воздухе повис туман. Вернувшись к себе домой и не зная, как скоротать время до встречи с Ханной, я прибегнул к проверенному временем средству — бросал в стену теннисный мячик, пока моя квартирная хозяйка не разразилась ответным стуком. Потом я посмотрел по телевизору «Новости». Новостные программы телестудий маленьких городов существуют, похоже, только для того, чтобы опровергать тезис о журналистике как виде деятельности, призванном показывать происходящие в мире изменения. Прожив два месяца в Линкольне, я пришел к выводу, что вечерние «Новости» здесь представляют собой почти неизменный набор сведений о пожарах, болезнях членов городского совета, победах футболистов местной школы, полученных ими травмах, новых схемах уплаты муниципальных налогов, изменениях в погоде и положении в турнирной таблице местной хоккейной команды. И так далее, в том же духе. Сегодня вечером главной новостью стало сообщение об открытии большого современного бакалейно-гастрономического магазина. Это означало, что люди, приезжающие в Линкольн на уик-энды, теперь избавлены от необходимости везти с собой деликатесы, которые они привыкли вкушать в Нью-Йорке. Когда в «Новостях» перешли к успехам местной школьной баскетбольной команды, вышедшей в четвертьфинал чемпионата штата, я выключил телевизор. Потом надел пиджак спортивного покроя — впервые после окончания университета (за многие месяцы постоянного висения в гардеробе он, казалось, уменьшился в размерах), пригладил щеткой свои непокорные волосы до состояния частичной покорности и вышел за дверь, подбросив вверх от полноты чувств связку ключей, которую, впрочем, не поймал, как намеревался, и вынужден был вылавливать из лужи.

Подъездная дорожка Академии Талкотта, имевшая форму подковы, была освещена стоявшими по обеим ее сторонам похожими на маленькие луны желтыми фонарями, и тянулась мимо принадлежавших академии зданий, выстроенных в различных архитектурных стилях — от раннего новоанглийского сельского (увитый плющом красный кирпич) до конструктивистского проекта Хартфорда семидесятых годов. В конце своего пути она упиралась в простые, из стекла и стали, задние двери. Ханна стояла за этими дверями и вышла, как только я махнул рукой и помигал фарами (зачем, спрашивается, я это сделал? Это не мой стиль, и раньше я никогда так не поступал. Тем более этот холодный дождливый вечер на стыке осени и зимы был, казалось, исполнен скрытой внутренней борьбы и противоречий, что на игривый лад отнюдь не настраивало). В заливавшем парковочную площадку мягком свете Ханна в своей зеленой вязаной шапочке с выпущенными из-под нее волосами цвета меда и с серебряными серьгами в ушах казалась существом прекрасным, загадочным и вневременным, напоминая некий сказочный персонаж вроде феи или зачарованной принцессы.