Роддом или Неотложное состояние. Кадры 48-61 - Татьяна Соломатина

— До года не диагностируется! — Ехидничал Ельский. — Но вот именно сейчас они его и сотворяют! — Он кивнул подбородком на видео, где всё те же руки в латексных перчатках всё ещё коряво тащили дитя из раны за ни в чём ещё неповинную башку.

Сергей Станиславович метнулся к бару. Хотя, в отличие от бравой троицы Мальцева-Панин-Святогорский, ни Ельский, ни Родин никогда не употребляли на работе. Почти. Ельский — уж точно не… Но сейчас он принял чуть не до краёв наполненную вискарём кофейную чашку. Не чокаясь, они выпили, глядя на экран как загипнотизированные.

— Это абсурдно, Вов! — Даже не крякнув, прокомментировал Родин и налил ещё. Себе и в подставленную другом тару.

— Это преступно, Серёж!

Они снова молча выпили. Снова же — не чокаясь. Садист в латексе наконец вытащил несчастное дитя из раны. Оно вяло лежало в луже крови, натёкшей матери между ног.

— Из-за этого новомодного медицинского аттракциона кто-то по ночам будет писать рецензии и экспертные оценки в бюро судмедэкспертизы.

— Не кто-то, Сергей Станиславович. Не кто-то. А мы. Потому что твой заведующий патологией сделал уже пять вот таких вот «естественных» кесаревых сечений.

— Что?!

Родин уронил чашку, которую держал в одной руке. И бутылку, которую держал в другой. Зазвенело. Растеклось. Запахло. Сергей Станиславович с ужасом смотрел на Владимира Сергеевича.

— Почему я об этом не знаю?!

— А я знаю, почему ты не знаешь?! Ты — начмед! Он у тебя заявки на операции подписывает.

— На кесарево! На обыкновенное кесарево! Он что… Он вот это?..

Родин дрожащей рукой показывал на уже вернувшийся в начало стоп-кадр.

Ельский кивнул.

Наступив тапком в лужу виски, Сергей Станиславович вышел из кабинета. Не сказав ни единого слова.

Владимир Сергеевич хмуро усмехнулся. Собрал осколки, выбросил в мусор. Взял тряпку из-под умывальника и начал протирать пол. В этот момент в кабинет вошла Оксана Анатольевна. Ельского она не увидала — он был скрыт столом. Она втянула воздух и раздражённо сказала:

— Виски с утра?! Ну ты даёшь, муженёк! Налей и мне. Потому что у меня в отделении, похоже, холера!

В этот момент из-под стола раздалась длинная матерная тирада. Ельский собрал явно не все осколки.

— Вова?! — Ахнула Оксана.

— Я этого слова на букву хэ не слышал! Поняла?! Мало ли что вы с мужем друг другу в койке говорите!

Ельский жестами давал понять, что не слышал, не был, не присутствовал, не состоял!.. Потому что слово «холера» — это очень страшное слово. Оно обязывает закрыть отделение. Закрыть больницу. Закрыть район. Город… Страну!

Кровь Ельского забрызгивала важные и не очень бумаги на столе Родина. И стоп кадр с ужасающим «естественным» кесаревым. Оксана Анатольевна подошла к Владимиру Сергеевичу, и молча на автомате взяла его палец и засунула себе в рот. Так хватают палец карапуза любящие родители. Отсосать кровь. Зализать рану. Стеклянными глазами они уставились друг на друга.

— У меня в отделении пять травм шейного отдела позвоночника, — жалобно (что никак не было в его парадигме) промямлил Ельский.

Оксана выпустила его порезанный палец изо рта и ещё жалобнее сказала:

— А у меня с ночи все бабы срут и блюют. Обезвожены!

И снова засунула Вовкин палец, из которого резво текла кровь, себе в рот и принялась его посасывать. Пожалуй, это уже походило на действие расстроенного младенца.

В этот момент в кабинет вернулся Родин, волоча за шиворот Андриевича, куда как превосходившего его ростом.

— Это не то, что ты думаешь! Это первичная хирургическая обработка!

Ельский запоздало выдернул палец у Оксаны изо рта.

— А хлоргексидинчиком нельзя было обойтись, да?! — Язвительно запыхтел Родин, сваливая Андриевича на диван.

— Сергей Станиславович! — Ожила Оксана. — У меня к вам очень срочное дело. Касающееся эпидобстановки.

— Сейчас! — Родин стал метаться по кабинету, как будто в поисках чего-то… Схватил стоящую в углу огромную неваляшку[22] и со всей дури метнул её в Андриевича. Несмотря на некоторый шок, тот сумел вовремя увернуться. Неваляшка ударилась о стену и грохнулась на пол, с треском развалившись на куски.

Недолгая немая сцена завершилась мелодичным звоном агонизирующей игрушки.

В этот момент без стука вошёл Святогорский. Все уставились на него. Причём Андриевич — невербально моля о спасении.

— Тааак! — Аркадий Петрович, втянул носом воздух. — Кабак. Мордобой. Лёгкие телесные… Ещё и раритет расхерачили. Вандалы! Это был мой подарок нашей незабвенной Татьяне Георгиевне. Не знаю, где вы теперь такую найдёте. Неваляшку, я имею в виду. Татьяна Георгиевна — тьфу-тьфу-тьфу! Что у вас тут вообще? Почему в обсервации плановые отменены? И почему на входе в ваше, Оксана Анатольевна, отделение, Зинаида Тимофеевна цербером поставлена и никого не пускает? И ещё мне интересно, почему начмедом объявлен сбор заведующих? — он красноречиво обвёл взглядом Поцелуеву, Ельского, Андриевича и зафиксировался на Родине и строго произнёс: — и без меня!

— Так я и пришла, чтобы… — выкрикнула, было, Оксана Анатольевна.

— Ельскому палец пососать?! — Тут же откликнулся начмед-супруг.

— Утончённые вы сегодня все какие! — Разумеется, не смог удержаться от ремарки анестезиолог.

— Да рефлекс у меня сработал! Рефлекс!

— Сосательный? В твоём возрасте, милая, это уже патология! — Святогорский, перевёл взгляд с Оксаны на Вову. — Ну и не в кабинете же мужа! Как дети, ей богу!

Андриевич пытаясь приподняться с дивана, панически шептал:

— Меня вообще непонятно за что и почему пинками, за шиворот…

— Сидеть! — Скомандовал Родин, пнув Андриевича ногой. — Сейчас я тебе всё пойму — и за что, и почём!

— Все! Успокоились! — Вдруг ухнул Ельский.

Аркадий Петрович посмотрел на Владимира Сергеевича с уважением.

— Подрастает смена. Да-а… Предлагаю запереть двери и обсудить сложившуюся… — Святогорский снова оглядел заведующих. — Сложившиеся ситуации.

— Моя — неотложней! И обсуждать мы её будем без него! — Выразительный кивок на Андриевича. И затем — пристальный взгляд на мужа. Точнее — на начмеда.

Родин тут же без комментариев схватил Андриевича и вытолкал его из кабинета, шипя по дороге:

— Чтобы сидел в кабинете УЗИ — и никуда ни ногой! Приду — не будет на месте — тебе конец!