Измена генерала - Ари Дале

— К сожалению, «высший уровень» сейчас недоступен, — нож Петра Алексеевича противно скрипит по тарелке, когда он отрезает очередной кусок мяса. Морщусь — И я бы тоже вряд ли был, если бы Руслан Владиславович не подключил все наработанные за годы связи. Меня очень попросили пойти ему навстречу. И вам, в том числе. Но только на одну встречу.

Петр Алексеевич не прекращает есть, на Диму не смотрит. Зато взгляд его дочери продолжает скользить по мне. Я его чувствую, хоть и не вижу.

— Раз у нас всего одна встреча, давайте говорить начистоту, — Дима тоже продолжает есть. Хочет показать, что равны с Петром Алексеевичем. Это тактика такая? — Не знаю, что задумал ваш хозяин, хотя догадываюсь, но я не позволю ему вмешаться в мои дела с шейхом. И надавить на него с помощью жены тоже не позволю.

Дима кивает дяде Руслану. Тот достает из кармана пиджака конверт и протягивает его Петру Алексеевичу. Мужчина кладет приборы на тарелку, и прежде, чем взять конверт, берет полотняную салфетку со стола и промакивает ею губы. Сначала один уголок, потом другой.

Только после того, как салфетка оказывается на столе, Петр Алексеевич берет конверт. Его брови собираются у переносицы, а губы превращаются в белую линию, стоит ему достать содержимое. Я сразу понимаю, что это фотографии. Но только, когда Петр Алексеевич бросает их на стол, вижу, что на них изображено. И узнаю.

Фотографии, которые я видела в кабинете мужа, рассыпаются не только по столу, но и по еде. Одна даже попадает на мою тарелку — на ней любовница мужа в примерочной красуется перед зеркалом в красном лифчике.

— Что-то подобное вы прислали шейху, верно? Только на фотографиях Елизаветы был добавлен еще и прицел, так? — Дима кладет приборы на стол, прежде чем встать. Его рыба наполовину съедена, в отличие от моей почти нетронутой. — Это далеко не все. Есть еще видео, которые вы не захотите видеть на просторах интернета. Если что, моего лица там нет, а вашу дочь можно узнать с первых кадров. Ева пойдем.

Дима протягивает мне руку, и я сразу же принимаю ее. Над столом сгущаются тучи, в прямом и переносном смысле. По стеклянному потолку начинает бить капли, а руки Петра Алексеевича сжимаются в кулаки. Лучше уйти пока не разверзлась настоящая буря.

Я встаю как можно быстрее. Подол юбки цепляется за ручку кресла, но я его тут же освобождаю и позволяю Диме увести меня. Дядя Руслан остается за столом, наверное, собирается взять удар на себя. Или ему что-то еще нужно обсудить. Понятия не имею. Но мне все равно, хочу убраться с этого ресторана подальше.

Мы пересекаем половину ресторана, когда сквозь чириканье птиц, смешанное со стуком дождя о стекло, до нас доносится громкий голос:

— Оля, сядь на место!

Я спотыкаюсь. Пальцы Димы крепче сжимаются вокруг моих. Он поддерживает меня, не дает упасть, но не останавливается, пока мы не покидаем ресторан. Как только мы выходим в коридор и за нами захлопывается дверь, нас окутывает тишина, но ненадолго.

— Дима, стой! — голос любовницы мужа, как и стук приближающихся каблуков, доносится до нас, когда мы останавливаемся у лифта.

— Ева, иди в машину, — Дима нажимает на кнопку лифта, двери тут же разъезжается.

Муж подталкивает меня к выходу, но я не поддаюсь.

— Нет уж, хватит! — шиплю я, глядя в его темные глаза. — Ты больше не будешь мной пренебрегать.

Дима не успевает ничего ответить.

— Ты меня использовал? — «Оленька» втискивается между нами и толкает мужа в грудь. Я сама отшагиваю назад, а Диму даже пошатнуть не удается. Он просто перехватывает запястья любовницы.

Она пытается вырваться, дергает руки, брыкается, но Дима не отпускает. Оленька не сдается — она замахивается ногой и бьет Диму по голени, но сама взвизгивает и несколько раз подпрыгивает на одной ноге, когда Дима даже глазом не моргает.

Двери лифта вновь захлопываются.

— Ты — истукан! — бросает она в мужа, но ее бравада постепенно спадает. — Как ты мог со мной так поступить?

Голос «Оленьки» искажается. Я не вижу лица любовницы, но подозреваю, что ее глаза наполняются слезами. Скорее всего, фальшивыми.

— А ты думала между вами любовь? — не выдерживаю я.

«Оленька» резко оборачивается и бросает на меня уничтожающий взгляд. Слез в ее глазах не замечаю, а губы больше напоминают оскал.

— Помолчала бы, — шипит она. — Он изменял тебе! Со мной!

— Ага, чтобы было, чем прижать твоего папочку, — я приподнимаю бровь и складываю руки на груди.

Из «Оленьки» вырывается рычание и, если бы Дима ее не держал, она точно бросилась бы на меня. Но как только любовница мужа дергается в мою сторону, руки Димы напрягаются, и он тянет «Оленьку» вверх. Она повисает на его вытянутых руках. Ей приходится встать на носочки, чтобы иметь хоть какую-то опору.

— Дима? — слезливый голосок «Оленьки», как и взгляд вновь предназначен моему мужу.

— Возвращайся к отцу и не позорься. Ты прекрасно знаешь, кто я такой. Лучше тебе со мной не связываться, чтобы потом не пожалеть, — Дима отпускает руки, видимо, бывшей любовницы и отходит назад. Ей еле удается устоять — нога подворачивается. Странно, что она еще каблук не ломает. — И как я тебе уже говорил: забудь мой номер. Еще один звонок, и пеняй на себя.

Даже у меня кожа покрывается мурашками от голоса мужа. «Оленька», конечно же, тут же тушуется. Ее плечи опускаются, но ненадолго.

— Козел! — бросает она Диме, прежде чем развернутся и потопать обратно в ресторан. Но у самой двери она оборачивается. — Ты об этом еще пожалеешь! Вы оба!

Она заходит внутрь и хлопает дверью так, что только благодаря удаче стекло не бьется. Зато звук дребезжащего стекла разносится по всему коридору.

Дима снова нажимает на кнопку лифта, и двери опять разъезжаются. Муж протягивает мне руку, но на этот раз я ее игнорирую. Захожу в лифт. Не смотрю на него, пока мы спускаемся вниз. На улице иду к машине так быстро, как могу. Тем более дождь меня подгоняет. В машину сажусь тоже без его помощи. Дима даже дверь не успевает мне открыть.

Меня подмывало послать мужа подальше и вызвать такси, чтобы не ехать с ним в одной машине. Но я передумала в последний момент.

У меня остается еще один важный вопрос.

Но я не задаю его, когда мы отъезжаем от ресторана. На протяжении всей дороги сижу напряженная до такой степени, что кажется одно слово от Димы, и я взорвусь.