Неопалимая - Маргарет Роджерсон

– Взгляните на себя, стоящих без дела, пока сестры ломают спины в служении Госпоже. И вы называете себя священнослужителями. Негодники! – Ее голос отражался от стен подобно грому. – Есть ли у вас что сказать в свое оправдание? Нет? Ни словечка? Ну, я знаю, кто вас послал. Если Ее Святейшество желает сунуть свой любопытный нос в заботу о больных, раненых и стариках в этом монастыре, скажите ей, что она может прийти сюда и получить выволочку лично!

Она выделяла каждое предложение, тыча пальцем им в грудь. С каждым тычком лекторы делали шаг назад, все сильнее бледнея, пока не подхватили свои мантии и не удалились. Настоятельница уперлась огромными кулаками в бедра и проследила за тем, как они уходят. Затем довольно хмыкнула и повернулась к ближайшему беженцу.

– В лазарет, – объявила она, уже переходя к следующему. На этот раз я заметила, как она провела рукой по одной из своих реликвий. – Гостевые кельи, поторопитесь – и дайте ей немного похлебки, она вот-вот упадет.

Чарльз склонился ко мне.

– Это матушка Долорес. Видишь кольца, что она носит? Это исцеляющие реликвии. Она спасла от смерти несчетное число стражников и солдат.

– Все из них? – спросила я в удивлении. Я насчитала по меньшей мере пять колец, а скорее всего, их было больше.

Он ухмыльнулся.

– Все до единого.

Я никогда не слышала, чтобы кто-то владел таким количеством реликвий Третьего Порядка. Целительные реликвии были сложны в освоении и очень востребованы. Каждая из них обладала различной целительной силой в зависимости от типа духа, связанного с ней: Лихорадочный лечил лихорадку, Увядший – изнурительные болезни и так далее. Наши лекари в Наймсе вообще не применяли такие реликвии, используя вместо них травы и настойки.

Восставшего охватила дрожь, когда внимание настоятельницы переключилось на нас. Его сущность сжалась внутри, но не раньше, чем ледяная колючка страха успела вырваться наружу.

– Мы не можем позволить толстой монашке использовать свои реликвии на тебе, – сказал он, голос его был приглушен. – Иначе она меня заметит.

Я присмотрелась к матушке Долорес внимательнее. Не скажу, было ли это воображение, или я действительно ощущала то ли легкое дрожание в воздухе вокруг нее, то ли святость, излучаемую ее телом, сродни той, что источала освященная сталь. Восставший и раньше испытывал страх в присутствии монахинь, но сейчас было совсем другое – раньше он боялся того, что они олицетворяли, – заточения в реликварии. На этот раз его пугала сама матушка Долорес.

– Куда ты собралась? – спросил Чарльз.

– В хлев. – Мои ноги понесли меня туда еще до того, как я осознанно выбрала направление.

Этот монастырь был устроен иначе, чем мой, но испещренные навозом следы повозок и характерный запах свиней были прекрасными указателями к скотному двору.

– Подожди! Тебе еще не назначили место для ночлега. Я думаю, что они уже начали размещать людей на тюфяках в трапезной. Анна, ты действительно выглядишь так, будто тебе стоит присесть.

Не обращая на него внимания, я огляделась вокруг. Те беженцы, что были в силах, получали мелкие поручения, помогая больным: носили одеяла, раздавали миски с похлебкой. В этом монастыре оказалось слишком много посторонних, чтобы сестры могли за всеми уследить. Их внимание будет разделено между размещением беженцев и уходом за погибшими в городе. Если бы я выглядела так, словно знаю, что делаю, хотя это несложно изобразить, сестры, вероятно, оставили бы меня в покое.

Кроме того, я не могла спать в трапезной. Мне вспомнилось, как многолюдно бывало в Наймсе, когда мы размещали у себя послушниц на аттестацию. В окружении людей будет совершенно невозможно поговорить с Восставшим, да и в конце концов кто-нибудь заметит, что я так и не сняла перчатки. Кроме того, дело в самом по себе пребывании среди людей.

Ко мне подбежал Чарльз.

– Анна…

– Как матушка Долорес может так говорить о Божественной? – спросила я, пытаясь отвлечь его.

Настоятельница занимала гораздо более высокое положение, нежели пара лекторов, но вызов Божественной граничил со святотатством.

Он бросил на меня испытующий взгляд.

– Мне, вероятно, не стоит тебе говорить, но происходящее теперь известно каждому человеку в городе, так что это не такой уж и большой секрет. Матушку Долорес почти избрали Божественной четыре года назад. Ее Святейшество стала Божественной только потому, что матушка Долорес отказалась сама.

Я удивленно замолчала, размышляя о том, что мне было известно о Священном Собрании в Шантлере, в обязанности которого входило избрание новых Божественных после того, как старые умирали.

– Разве решение Собрания не является обязательным к исполнению?

– Так задумывалось. – Он ухмыльнулся. – Эта история легендарна. Матушка Долорес обвела Совет вокруг пальца, отрекшись от сана священника и присоединившись к Серым Сестрам. Только так она могла пойти наперекор голосованию и продолжать заниматься врачеванием…

Чарльз прервался. Он остановился на середине дорожки и начал быстро отцеплять перевязь с мечом. Пока я с недоумением наблюдала, солдат сунул все это мне в руки – пояс, ножны и все остальное.

– Спрячь, – приказал он и поспешно кивнул в знак одобрения, когда я с сомнением убрала меч за спину.

С соседней крыши с резким вскриком взлетели вороны. Их потревожила огромная фигура, поднимающаяся из тени здания. Кто-то вскрикнул от страха, когда фигура неуклюже шагнула на свет, обнажив огромное, мускулистое тело, перемотанное бинтами. Это был самый крупный человек, которого я когда-либо видела, размером почти с Расколотого. Его странные пустые глаза немигающе смотрели на меня и Чарльза.

– Не бойся, он не причинит тебе вреда, – заверил мой спутник, а затем приблизился к огромному мужчине и предложил ему руку в качестве поддержки. – Жан, все хорошо. Меча больше нет. Жан? Это я, Чарльз. Твой друг.

Его увещевания, казалось, были безразличны гиганту, который продолжал идти вперед, волоча за собой Чарльза. Набухшие пятна скверны, темные на фоне бледной кожи, искажали и без того уродливые черты его лица: маленькие глаза, тяжелую челюсть, нос, сплющенный из-за плохо зажившего перелома. Он был настолько высок, что, когда приблизился, мне пришлось запрокинуть голову, чтобы продолжить смотреть на него.

– Я обещаю, он не причинит тебе вреда. – Теперь в голосе Чарльза звучало отчаяние. Он судорожно огляделся по сторонам, и, когда его взгляд остановился на моем лице, его осенило понимание. – Я думаю, это из-за крови. Жан? Ты можешь успокоиться. Ей не больно.

Мужчина – Жан – никак не показал, что понял слова Чарльза. Его суровые, дикие глаза по-прежнему немигающе смотрели на меня. Разглядев его вблизи, я поняла, что по возрасту он был близок к нам с Чарльзом; только внушительные пропорции заставляли его казаться старше. А еще стало очевидно, по крайней мере для меня, что в его взгляде не было злости или угрозы. В нем были видения.