Неопалимая - Маргарет Роджерсон

Не понимая, что происходит, я поспешила повиноваться. Чувствовала, как он поддерживает мои дрожащие руки на перекладинах. Вслепую протиснулась в дверь, выскочила на темный двор, упала на колени в грязь возле колодца и жадно напилась из ковша.

– Ты в худшем состоянии, чем я думал, монашка, – размышлял про себя Восставший. В его голосе звучала злоба, но не на меня; я была едва в сознании, как поняла потом. Он метался в моей голове, пока я прислонялась к прохладным камням колодца, чувствуя их облегчающую свежесть на своем лбу. – Из всех проблем, с которыми я ожидал столкнуться, управляя необученным человечишкой, на такую даже не рассчитывал. Мои предыдущие сосуды, по крайней мере, понимали, как заботиться о своем теле. Вот что мы сделаем, – сказал он мне, но я уже уплывала прочь. Последнее, что я услышала, было: – Монашка? Ты меня слушаешь? Монашка!

Сознание вернулось в потоке белого света. Лишь это и убедило меня в том, что я все еще жива. Священные тексты описывали загробную жизнь Госпожи как место спокойного полумрака, вечно освещаемое звездами. Воздух здесь, где бы я ни находилась, пах терпкими целебными травами.

Меня окружали бормочущие голоса, которые отдавались слабым эхом, словно разносясь по коридору; вдалеке туда-сюда бодро стучали чьи-то шаги. Попытавшись пошевелиться, я обнаружила, что меня окружает постельное белье. В теле чувствовались слабость и странная легкость, словно высохшая оболочка насекомого.

– На этот раз ты проснулась, монашка? А, так и есть.

Я втянула воздух, сердцебиение участилось.

– Нет, не пытайся снова вставать – ты уже делала так раньше. Они могут прибегнуть к привязыванию, вместо того чтобы просто опоить тебя. Как выяснилось, с тобой кошмарно иметь дело, даже когда ты в беспамятстве и сгораешь от лихорадки.

Я узнала вкус сиропа, что ощущала во рту; это был тот же самый настой, который мне давали в Наймсе. Кое-как открыла глаза, но тут же снова зажмурилась, обнаружив, что окружающее меня пространство болезненно яркое. Я раздвинула сухие, потрескавшиеся губы.

– Не пытайся разговаривать. Уверен, я могу догадаться, что у тебя за вопросы. Давай посмотрим. Нет, они не выяснили, кто ты. Нет, я не пытался овладеть тобой. Как ни заманчива была эта перспектива, я не смог бы ничего сделать с твоим бесполезным телом, кроме как спотыкаться им обо все вокруг и биться о стены в бреду. Что-нибудь еще?

Из моего горла вырвался царапающий, вопросительный звук.

– Да, ты была очень больна. Ты все еще болеешь, но самое худшее позади. Тебе помогает еще один человек, – добавил он, и в его тон вкралась необъяснимая тьма. – Похоже, она тебя знает. Она утверждает, что является твоей подругой.

Это настораживало. Даже если не считать отсутствия знакомых в Бонсанте, я не могла представить себе никого, кто мог бы назвать меня подругой даже под угрозой пыток. Напрягая слух, я уловила, что неподалеку тихими голосами разговаривают два человека. Они, казалось, не заметили моего пробуждения.

Один из голосов был слишком тих, чтобы его разобрать.

– Спасибо, что так внимательно присматриваешь за ней, – ответил другой. – Ты так помогаешь нам в последние дни.

– Это целительница, что использовала на тебе реликвию Лихорадочного, – пояснил Восставший.

Неудивительно, что он казался напряженным. Все это время Восставший был беспомощно заперт в моем ослабленном теле, ожидая, что целительница почувствует его и предупредит матушку Долорес.

– Дай нам знать, если что-то изменится, – продолжила целительница. – Если все будет в порядке, то несколько дней строгого постельного режима должны привести твою подругу в порядок.

Строгий постельный режим. Несколько дней. У меня не было этого времени. Я дождалась шороха ткани, с которым удалилась целительница, а затем снова попыталась открыть глаза.

Взору предстал побеленный потолок. Я лежала на тюфяке, укрытая покрывалом, натянутым до подбородка. Тюфяк располагался на полу в конце коридора, под маленьким окном с распахнутыми ставнями. На матрасах рядом лежали другие пациенты, те, кто был ближе всего ко мне, похоже, спали глубоким сном. Единственным бодрствующим человеком в комнате, помимо меня, оказалась девушка у изножья моего ложа. Она стояла отвернувшись, но ее пухлая фигура и каштановые волосы были безошибочно узнаваемы. Я спала в кровати напротив нее в течение семи лет.

– Маргарита? – спросила я в недоумении, голос был ужасно хриплым.

Девушка вздрогнула и обернулась, ее голубые глаза ярко блестели над раскрасневшимися щеками. Она судорожно нащупала что-то под горловиной своей туники и сунула это между нами. Защитный амулет, подобный тем, что продавали торговцы на улице.

Мы уставились друг на друга. Когда я в последний раз видела Маргариту, та лежала в часовне, полумертвая от скверны. Теперь она была одета не в мантию послушницы, а в драную, заплатанную тунику, подобно беженке. Скверна на ее руках и лице превратилась в тусклые пятна зеленого и желтого цвета, напоминающие недельные синяки.

– Что ты здесь делаешь? – глухо спросила я.

– А что ты здесь делаешь? – яростно прошептала она в ответ. Ее рука дрожала. – Сегодня утром один солдат обнаружил тебя без чувств во дворе. Он сказал, что тебя зовут Анна Монтрпрестрская. Теперь мне приходится притворяться, что я тоже из Монтрпрестра. Ты хоть представляешь, сколько историй мне пришлось сочинить о козах? – Ее голос трепетал. – А я ничегошеньки не знаю о козах!

– Так ты знаешь эту человечишку? – неприязненно спросил Восставший.

Мои мысли шевелились медленно, утяжеленные, затуманенные сиропом.

– Зачем?

Она оглядела коридор, всматриваясь в спящих пациентов и сестер, расхаживающих взад и вперед по смежному коридору.

– Мне пришлось, – прошептала она, – чтобы сестры не увидели твоих рук.

Ужас пронзил меня до самых кишок. Я вытащила руки из-под одеяла. Перчатки исчезли, их заменили нелепо выглядящие бинты, опоясывающие мои руки, словно варежки.

– Я сказала им, что знаю тебя. Они все еще думают, что ты какая-то незрячая девчонка из Монтрпрестра. Я сказала, что твои руки подверглись скверне, и замотала их, пока никто не видел. Если бы ты не привязала эти перчатки, сестры сняли бы их, прежде чем я успела бы что-то сказать…

Сердце колотилось подобно молоту. Постепенно до меня дошло, что моя нехарактерная паника принадлежит не мне одной. Она исходила от Восставшего.

– Она взяла мой реликварий, – сказал он, пока Маргарита продолжала что-то лепетать.

Я откинула одеяло и завозилась со своей одеждой, неуклюже приподнимая горловину сорочки – это все, что на мне оказалось надето; тунику и плащ у меня забрали. Как и реликварий. Я уставилась на неприкрытое пятно на своей груди, а затем снова подняла глаза на Маргариту.