Ноктуарий. Театр гротеска - Томас Лиготти

Эти мерцающие в тумане огни – возможно, глаза самого Забвения, взирающие с его холодного неподвижного лика. В моей комнате бьют часы, и на мгновение молчаливую пустоту заполняет звенящее эхо их голоса. Все тускнеет, растворяется… следующий сон будет еще безрадостнее. И когда я проснусь, комната эта станет темнее, растворится в тумане, черном тумане, в котором потонет все, а мои мысли исчезнут навсегда.

Но пока длится этот сон, в его плену я неприступен, я в безопасности. За окном по кладбищу разливается густой туман, и несколько огней сияют в его туманных глубинах, напоминая газовые уличные фонари. Мягко ступая, близится ночь.

Всем остальным он извечно старался внушить, что жилище его гораздо роскошнее, чем оно было на самом деле. Что оно способно впечатлить и не разваливается в труху.

– Если бы кто-нибудь увидел, что здесь творится на самом деле, я бы со стыда умер, – угрюмо провозгласил он, смежил веки и погрузился в невеселые думы. Восседал он в набивном кресле – чехол протерся в нескольких местах, мягкая начинка выпирала наружу.

Он представил, как голос спрашивает его: «Хочешь узнать, каково это – умереть?»

«Да, хочу», – вообразил он собственный ответ.

Джентльмен потрепанного, но все же довольно гордого вида – таким он представил себе обращавшегося к нему, – провел его за ворота кладбища, проржавевшие и скрипучие, ведь именно такими, по его разумению, они и должны были быть. Надгробия клонились к земле, тихо перешептывалась окружающая погост роща, небосвод над ними был мягко-серого цвета.

– Как-то так? – с надеждой вопросил он. – Поздний вечер вечно длящейся осени?

– Не совсем, – ответил джентльмен. – Смотри внимательно.

Наставление сего господина было сдобрено изрядной долей иронии, ибо смотреть больше было не на что – пропали надгробия, деревья, небо, даже запахи исчезли.

– Вот так? – снова спросил он. – Абсолютный мрак непреходящей зимней ночи?

– И снова немного не так, – молвил джентльмен. – Дай глазам привыкнуть к темноте.

Вскоре перед ним в ореоле холодного пещерного мерцания проявились черты трупа. Сначала ему показалось, что тот находился в строго вертикальном положении, но он никак не мог вычислить ракурс, его точка зрения могла находиться над телом, а не прямо перед ним. Одеяние мертвеца заплесневело с головы до пят, грибок марлевыми клочьями свисал с его пальцев и губ, ужавшихся до еле заметного мазка на бледном полотне лица. Глаза запали внутрь, опустившись глубоко в глазницы, волосы свалялись – и тоже заплесневели. И тогда он решил представить себе чувство смерти как нечто, ранее недоступное воображению, – но в теле его оно отдалось лишь продолжительным назойливым зудом.

«Ну да, разумеется, – подумал он, – вот как это должно чувствоваться на самом деле – невероятный зуд, вызванный тем, что все соки жизни ушли из тела и иссушенную плоть натирает рваный плесневелый саван».

– Какой же абсурд, – произнес он вслух. – Значит, вот оно – чувство смерти?

– Нет. Смерть – совсем не то, что ты можешь себе представить. Люди, увы, лгут даже самим себе. Лгут до тех пор, пока ложь становится для них невыносима. – Теперь с ним говорил не воображаемый голос джентльмена потрепанного, но гордого вида, а иной, новый, хриплый и разящий его разум напрямую из черной пустоты. – Но если тебе все же так хочется узнать, каково это – быть мертвым, то я могу тебе помочь. Только я, мой друг, а вовсе не тот старый чудак, с которым ты общался у себя в голове…

Немало времени прошло, прежде чем кто-то пришел к нему домой и увидел тело, впившееся костлявыми пальцами в изодранную обивку старого кресла. Кожа хозяина уже посерела, сморщилась и покрылась комнатной пылью. Его нашли знакомые, озадаченные тем, что с ним случилось. Стоя в замешательстве и взирая на сидящий в кресле труп, они то и дело рассеянно почесывали шеи над воротниками и ладони под рукавами.

Неожиданное открытие застало их врасплох, но не менее поразил их и тот факт, что дом умершего давным-давно обветшал и совсем не походил на описываемую им в красках внушительную резиденцию. Но в их воображении он почему-то остался лучшим местом, чем было на самом деле, – осенними тягостными днями или долгими зимними ночами, когда они вспоминали о том, что увидели в том кресле, или просто размышляли о самом феномене смерти.

Вспоминали – и невольно почесывали за ушами или в основании шеи.

Он отстал от своего проводника – или же этот сиплый жилистый уроженец города бросил его намеренно, – и теперь бродил по странным улицам в одиночестве. Нельзя сказать, что ему все это не нравилось: едва он осознал, что его покинули на произвол судьбы, ситуация стала чуть более… интересной. Возможно, начало этой метаморфозе положили еще те мгновения, что только-только предшествовали полному осознанию его положения. Словно предугадывая будущее, краем глаза он замечал галереи узких улочек или затененные шпили какого-нибудь экзотического строения – неся в себе несомненную, но при этом приятную угрозу. Но теперь глазам его предстала сцена поистине зловещая, неподдельно чуждая.

Солнце клонилось к горизонту, и вся высотная архитектура – странные скаты крыш, почти наклонные вершины – превратилась в безликие формы с заостренными углами, очерченными сиянием вечерней зари. Эти угловатые памятники загораживали солнце, укрывая улицы внизу вуалью густой тени – так что, хотя голубое небо пока еще сияло там, наверху, внизу уже начался вечер.

Без дневного света оцепенелая путаница улиц, существовавшая под аккомпанемент странных переливчатых и реверберирующих музыкальных мотивов, обрела еще более таинственный вид – как если бы тени, приняв в себя город, расширили его пространство и дополнили его достопримечательности аспектами новыми, поистине сказочными. Золотые блики лились из окон и ниспадали на крошащуюся кладку старых стен.

Его внимание привлекло невысокое здание в конце улицы, и, избегая любых мыслей, что смогли бы ослабить его чувство свободы, он ступил в обрамленный двумя фонарями дверной проем.

Определить назначение этого места было непросто. Когда он вошел внутрь, его даже не поприветствовал человек, поправлявший какие-то предметы на полке на дальней стене комнаты, – лишь бросил краткий взгляд через плечо на гостя-иностранца. Сначала этот тип – надо думать, здешний хозяин – был вообще едва заметен, так как цвет и текстура его наряда практически сливались с интерьером. Он обнаружил себя, лишь показав лицо, но, почти сразу же отвернувшись, предпочел возвратиться к своей мимикрии, потревоженной лишь на миг вторжением посетителя. Больше в лавке никого не было, и, проигнорированный незримым хозяином, он стал свободно расхаживать между стеллажами.

Чего здесь только не было! Истинные диковины самых причудливых форм занимали все полочные ряды от пола до потолка, цепляли взгляд на уровне глаз, искоса выглядывали с пыльных верхних полок. Части этих предметов – особенно самым большим и совсем крошечным – он никак не мог придумать хоть какое-то назначение. Ничего даже смутно похожего он в жизни не видел. То могли быть безделицы странных богов, детские игрушки каких-нибудь монстров.